— Ренуар живет в Эссуа, — ответил я. — Это маленький городок в ста двадцати милях к юго-западу от Парижа, между Шампанью и Бургундией. Ренуару сейчас семьдесят восемь. Говорят, он пользуется инвалидным креслом.
— Господи, Освальд, — сказала Ясмин, — я не собираюсь кормить волдырным жуком дряхлого старика в инвалидном кресле!
— Ренуару это понравится, — успокоил ее я. — С ним ничего особенно плохого, кроме артрита на поздней стадии. Он даже все еще пишет. Он наверняка самый знаменитый художник изо всех ныне живущих, и я скажу тебе одну вещь. Ни один художник в истории искусства не получал при жизни за свои картины таких высоких цен, как Ренуар. Он настоящий титан; через десять лет мы будем продавать его соломинки за целое состояние.
— А где его жена?
— Умерла. Он старый одинокий человек. Увидев тебя, он тут же захочет написать такую красавицу в голом виде.
— Я бы не отказалась.
— С другой стороны, у него есть натурщица по прозвищу Деде, от которой он без ума.
— С этим я быстро разберусь, — пообещала Ясмин.
— Сыграй свои карты правильно, и, может, он даже подарит тебе картину.
— О, а вот это было бы здорово.
— Работай, старайся — может, и получится.
— А что насчет Моне? — спросила Ясмин.
— Он тоже одинокий старик, семьдесят девять, на год старше Ренуара, и живет отшельником в Гиверни. Это здесь совсем рядом, почти на окраине Парижа. Его навещают очень немногие. Говорят, иногда заглядывает Клемансо. Ты будешь лучиком солнца в его жизни. А получить еще один холст? Пейзаж Моне? Эти вещи скоро будут стоить сотни и сотни тысяч, тысячи они уже стоят.
Вариант получить картину одного или обоих этих великих художников возбудил Ясмин до невозможности.
— Тебе еще предстоит навестить уйму других художников, — напомнил я ей. — Ты можешь собрать небольшую коллекцию.
— Отличная мысль, — размечталась она. — Ренуар, Моне, Матисс, Боннар, Мунк, Брак и вся остальная публика. Да, это очень хорошая мысль, я буду иметь ее в виду.
Омары были огромными, с гигантскими клешнями и отменного вкуса. Шабли было тоже хорошее — «Гран-крю Бугро». Я питаю слабость к хорошему шабли — не только к сухим, как порох, гран-крю, но даже и к некоторым премьер-крю, чуть-чуть пахнущим фруктами. Этот конкретный «Бугро» не уступал по сухости ни одному из тех, какие мне доводилось пробовать. За едой и шампанским мы с Ясмин подробно обсудили стратегию. Я исходил из предположения, что ни один мужчина не даст от ворот поворот юной девушке, обладающей шармом и оглушительной красотой Ясмин. Ни один мужчина, каким бы он ни был дряхлым, не сможет отнестись к ней с безразличием. Куда бы мы ни шли, я раз за разом наблюдал подтверждение этому. Даже мраморноликий портье у входа чуть наизнанку не вывернулся, когда увидел Ясмин. Я с интересом за ним следил и увидел, как в самом центре зрачка каждого из его угольно-черных глаз замерцала дьявольская искра, кончик языка чуть высунулся и начал бегать по верхней губе, а тем временем пальцы бессмысленно перебирали бланки регистрации; под конец он выдал нам не те ключи. Да, наша Ясмин точно была блистательным существом, всклянь наполненным сексом, чем-то вроде двуногого волдырного жука, и я точно скажу, что ни один на земле мужчина не смог бы равнодушно от нее отвернуться.
Но ничто из этой сексуальной алхимии и на йоту нам бы не помогло, если бы Ясмин не могла лично познакомиться с клиентом. Кошмарные домоправительницы и в равной степени кошмарные жены могли оказаться серьезной проблемой. Я сохранял, однако, оптимизм, основываясь на факте, что ребята, за которыми мы охотились, были сплошь живописцами, музыкантами или писателями. Они были артистами, а подойти к артисту проще, чем к кому-либо другому. Даже величайшие из них никогда не имеют охраны, как то бывает у бизнесменов, и секретарей с квадратными подбородками, и гангстеров-любителей в черных костюмах-тройках. Большие бизнесмены и им подобная публика живут в пещерах, проникнуть в которые можно, только пройдя множество туннелей и залов с церберами, ждущими за каждым углом. Художники одиноки, и если ты позвонишь им в дверь, чаще всего они откроют сами.
Но как объяснить, что Ясмин вообще в эту дверь позвонила?
А очень просто: она юная англичанка, изучающая живопись (или музыку, или литературу, или что уж там подходило к случаю), которая прониклась таким восхищением к работам мсье Ренуара, или Моне, или Стравинского, или кого уж там, что специально приехала из Англии, чтобы отдать дань уважения великому человеку, поприветствовать его, подарить ему крошечный подарок и тихо удалиться. Nunc dimittis.
[15]
— Это, — сказал я девушке, приканчивая вторую клешню омара… к слову сказать, разве вам не нравится вытащить красно-розовую плоть из скорлупы одним куском, ничуть ее не повредив? В этом есть какой-то крошечный личный триумф. Возможно, это детство, но я испытываю сходный триумф, достав из скорлупы грецкий орех в неповрежденном виде. Честно говоря, я ставлю перед собою такую задачу всякий раз, когда берусь за грецкий орех. Жизнь интереснее, если играть с ней в игры. Но вернемся к Ясмин. — Это, — сказал я ей, — обеспечит тебе приглашение в дом или студию в девяноста девяти случаях из ста. При такой улыбочке и таком сексуальном виде просто невозможно, чтобы кто-нибудь из этих парней послал тебя подальше.
— А как насчет их жен и секретарш?
— Думаю, ты возьмешь и этот барьер. Иногда они могут тебе сказать, что вышеупомянутый пишет там картину или роман и не могла бы ты зайти попозже, в шесть часов, но в конечном итоге победа непременно будет за тобой. Не забывай, ты проделала долгий путь только для того, чтобы отдать дань уважения. И особо подчеркивай, что не задержишься больше чем на несколько минут.
— Девять, — улыбнулась Ясмин. — На какие-то девять минут. Когда мы начнем?
— Завтра, а сегодня я куплю машину. Она нужна нам для проведения операций во Франции и вообще в Европе. А прямо завтра мы поедем в Эссуа, и ты встретишься с мсье Ренуаром.
— Не хочешь терять ни минуты времени?
— Моя дорогая, как только сделаю состояние, я только и буду что попусту терять время. Но пока эти деньги не лежат еще в банке, я намерен работать не покладая рук. И тебе придется делать то же самое.
— И сколько же уйдет на это времени?
— Чтобы сколотить состояние? Лет семь или восемь, никак не больше. Не так уж и долго, притом что это будет делаться, дабы никогда больше не работать.
— Да, — согласилась Ясмин. — Никогда больше. И вообще мне это нравится.
— Я знаю, что тебе это нравится.
— А особенно мне нравится, — сказала Ясмин, — понимание того, что мною насладятся величайшие люди мира. И все до единого короли. Это щекочет мое самолюбие.
