Она тогда еще не предполагала, что у нее будет ребенок. Где
он теперь, она не знает, никаких известий от него не получала.
Совсем как Одри, которая тоже ничего не получала от Чарльза
с тех пор, как рассталась с ним в октябре. А ведь прошло уже несколько месяцев,
как ни долго идет сюда почта, все-таки хоть одно письмо могло бы, кажется,
прийти От деда она несколько дней назад все-таки получила письмо. Он ругал ее
за такую эскападу, метал громы и молнии, и если не высказался в том смысле, что
домой она может больше не возвращаться, то лишь из опасения, как бы она не
поймала его на слове. Читая его гневные строки, Одри так и слышала срывающийся
от негодования старческий голос и словно воочию видела, как дрожит водящая
пером рука. Она не сомневалась, что эта дрожь, заметная на письме, — от
ярости, а не от нездоровья, дед так бушевал, что ей было даже смешно Знакомые ругательства
и проклятия были как привет из дома Она села и написала деду длинное покаянное
письмо, обещая вернуться скоро, очень скоро, как только приедут монахини, чье
прибытие ожидается теперь со дня на день. Она никогда не испытывала таких
холодов, как в ту маньчжурскую зиму. Лин Вей она вообще не выпускала из дому,
боясь, что холод может вредно сказаться на младенце. Тайна ее положения сама
собой раскрылась — большой живот уже невозможно стало скрывать. Младшая сестра,
недоуменно таращась на Лин Вей, стала задавать вопросы. И Лин Вей объяснила,
что младенец — дар от Бога, как маленький Иисус, о котором рассказывали
монахини. На Синь Ю это произвело сильное впечатление. А Лин Вей украдкой
спросила у Одри, очень ли это дурно с ее стороны так ответить сестренке? Одри
улыбнулась:
— Когда она подрастет, такой ответ ее уже не
удовлетворит. Но пока что он, по-моему, годится.
Они обменялись понимающими взглядами, и Одри ощутила легкую
зависть.
Глава 16
Письмо, которое Одри отправила на Рождество, Чарльз получил
через четыре недели. Он прочитал его, сидя поздно вечером в Лондоне у себя в
гостиной. В камине потрескивали горящие поленья, под рукой стояла рюмка с
коньяком, и он снова и снова перечитывал грустный рассказ о смерти маленького
Ши Ва, сообщение о беременности Лин Вей и дальше слова Одри: «Как бы я хотела,
любимый, чтобы это был наш с тобой ребенок… Мне очень жаль, что мы были так
осторожны». На свой лад он вполне разделял эти чувства. Он тысячу раз упрекал
себя за все: что покинул ее одну в Харбине, не заставил поехать с ним вместе
домой, не женился на ней… что оставил ее под властью японцев… оставил ее…
оставил… С тех пор он не знал ни минуты покоя. И в конце концов рассказал все
Джеймсу. Тот был потрясен.
— И знаешь, что удивительно?.. Ведь Вайолет так и
считала тогда летом, что между вами что-то серьезное, а я ей говорил:
«Ты с ума сошла». Моя жена иногда поражает меня, — с
улыбкой продолжал Джеймс. — Она почти всегда оказывается права.
Но только ты лучше ей этого не передавай, ., а то с ней
никакого сладу не будет.
Чарльз тоже постарался улыбнуться в ответ. Мысль о
проницательности леди Вайолет не казалась ему такой забавной.
— Ну и болван же я был, что уехал без нее, —
продолжал он убиваться. — Мало ли что там с ней могло случиться! Страшно
подумать. Перед отъездом из Шанхая я это уже отчетливо понял. Нет, я был просто
не в своем уме.
— У тебя есть свое дело в жизни, Чарльз. — Джеймс
был сердечным человеком и всегда умел посочувствовать собеседнику, тем более
сейчас, когда они с Чарльзом уютно попивали портвейн у него в клубе,
устроившись в тихом углу. — Разве ты можешь позволить себе забраться на
целый год в недра Маньчжурии, чтобы ходить за сиротками? Но, признаюсь, Одри
меня удивила. Мне казалось, что и она не из таких. Если бы ты мне сказал, что
она задержалась для того, чтобы сделать еще серию фотографий, я бы легко
поверил. Но ради этого… — Он развел руками и улыбнулся старому приятелю. —
С ее стороны это очень благородно — взять на себя ответственность за детишек,
разве нет?
— С ее стороны это очень глупо, — хмуро возразил
Чарли.
Вайолет, когда вечером муж пересказал ей эту историю,
отозвалась о поступке Чарльза не менее резко.
— Что-о? — переспросила она, чуть не сорвавшись на
крик.
Джеймс удивленно вздернул брови. — Что он сделал?
Бросил ее в оккупированной Маньчжурии? Он что, не в своем уме?
— Но, дорогая, она же, в конце концов, взрослый
человек.
И вправе самостоятельно распоряжаться собою. Она вполне
сознательно приняла решение.
— Тогда как же он мог уехать? Это ведь он ее туда
завез.
Ему следовало задержаться и вернуться вместе с ней.
— Поездка в Харбин — ее затея. А потом она решительно
отказалась уехать и оставить детей.
— Еще бы, — сказала Вайолет. Она вполне одобряла
поступок Одри. И даже восхищалась ею.
— Он не мог нарушить контракт и пренебречь своими
обязательствами! — Джеймс готов был простить Чарльзу что угодно, даже то,
чего сам Чарльз себе не прощал.
Чарльз разделял мнение леди Ви и считал себя последним
негодяем из-за того, что бросил Одри одну в Китае. Он, писатель, терял власть
над словами, как только оказывался перед чистым листом бумаги, вверху которого
выводил ее имя: «Моя любимая Одри…» И на этом — все. О чем писать? Что он
отчаянно, мучительно раскаивается? Что его новая книга имеет огромный успех?
Что весной он приглашен в Индию, а осенью — в Египет? Что леди Ви и Джеймс
снова зовут его к себе на будущее лето? Все это такие глупости, такие пустяки.
И ему так не хватает Одри. Он уже, кажется, ненавидит эту ее сестрицу Аннабел
за то, что та ждет, чтобы Одри растила ее детей, вела ее дом и все за нее
делала. Когда же Одри устраивать собственную жизнь? И когда Чарльз сможет снова
ее увидеть?
Этот вопрос угнетал его больше всего, и именно это ежедневно
перед наступлением ночи толкало его к бутылке с коньяком. Ему отвратительна
была собственная пустая постель, когда еще так живы были в памяти ночи с Одри в
Венеции, в Нанкине, в Шанхае и бесконечные часы вдвоем на маленьких местных
поездах… Он ничего не делал, только работал и думал об Одри, почти нигде не
бывал. Леди Ви в конце концов даже перестала упрекать его за отъезд из Харбина,
так как видела, что он достаточно терзается и без ее помощи. Он похудел, и в
глазах его появилось страдальческое выражение, что всерьез обеспокоило Джеймса.
Вайолет пригласила к обеду Чарльза и его знаменитого
издателя Генри Бирдзли. С ним она познакомилась недавно, и он произвел на нее
приятное впечатление. Крупный энергичный мужчина с громким голосом и не слишком
изысканными манерами, он умел много и занимательно говорить, и супруги Готорн
решили, что неплохо будет добавить «свежую струю» в застольную беседу их
аристократических знакомых. Бирдзли удивил их тем, что попросил позволения
привезти с собой дочь Шарлотту.
Это была привлекательная молодая особа, ухоженная, одетая по
последней моде, хотя и не красавица в классическом смысле.
