Голос ее задрожал. За прошедшие дни она уже успела
привязаться к этим малышам, двое постоянно состязались за право сидеть у нее на
коленях, а один всю минувшую ночь проспал, прижавшись к ней, у нее в кровати —
к большому огорчению Чарльза. И старшие девочки, Лин Вей и Синь Ю, такие милые,
заботливые, доверчивые. Разве Одри может их бросить на произвол судьбы? Она
снова обратила взгляд на Чарлкаа, теперь исполненный муки.
— Знаю, дорогая… Знаю… Ужасно, что мы вынуждены их
оставить. Но ничего нельзя сделать. Страна вся переполнена людскими
страданиями, голодом, беспризорными детьми. Мы бессильны что-либо изменить. То
же самое и здесь.
— Я не могу их оставить, Чарли. Это совершенно
невозможно. Пусть даже придется пробыть здесь целый месяц, пока не приедут
монахини.
У Чарльза сжалось сердце. Он понял, что она не отступит.
И он ничего не может с ней сделать. Она не ребенок. И не
восемнадцатилетняя барышня, чтобы распоряжаться ею и приказывать. Она живет
своим умом. Чарльзу опять стало страшно.
Как ему быть, если она откажется сейчас уехать из Китая?
— Ну а что, если их придется ждать полгода, Од? Ведь и
так может статься. Политическая ситуация может настолько ухудшиться, что
французы решат совсем отказаться от этого приюта, и тогда ты застрянешь здесь
на годы.
Это была страшная мысль даже для Одри. Но все равно, раз она
решила, значит, так и будет. Она не бросит сирот на произвол судьбы.
— Наверно, придется рискнуть, — пожала она
плечами, отвечая на его вопрос и пряча свои страхи под маской шутливого
безразличия.
Чарльз смотрел на нее с ужасом. Он чувствовал, что в их
отношениях происходит нечто непоправимое.
— Одри, прошу тебя… — Он обнял ее, прижал к себе и
ощутил, что она вся дрожит. Ну конечно же, ей страшно остаться здесь одной. Но
он не согласен сидеть и ждать еще целый месяц, а может быть, два месяца, а
может быть, год. Ему необходимо через несколько недель быть в Лондоне.
— А как же мы? Наши отношения? Или они тебе
безразличны?
— Конечно, нет. — Она словно бы даже
обиделась. — Ты ведь знаешь, что я тебя люблю.
Они действительно по-настоящему любили друг друга. И до сих
пор между ними не возникало непреодолимых разногласий.
Но теперь оба оказались бессильны.
— Простишь ли ты меня когда-нибудь, если я останусь
здесь? — спросила Одри. Голос ее дрогнул.
— Правильнее было бы спросить, прощу ли я себя. Я не
могу оставить тебя в Маньчжурии одну, Од. Не могу! — В порыве отчаяния он
ударил кулаком в ладонь. — Неужели ты не понимаешь? Я тебя люблю. Я тебя
здесь не брошу. Но задерживаться надолго для меня невозможно. У меня подписан
договор. И подходит срок сдачи трех работ. Для меня это дело очень серьезное.
— И для этих детей, Чарли, дело тоже очень серьезное.
Речь идет об их жизни. Бандиты могут прийти и убить их —
Бандиты сирот не убивают.
Чарли сказал и осекся. И он и она знали, что это правило не
повсеместно. В Китае оно не действует.
— И японцы могут с ними расправиться. И вообще, мало ли
что может случиться. Ничего не поделаешь, обстоятельства сложились так, что раз
ты не можешь здесь задержаться, значит, тебе придется, по-видимому, разлучиться
со мной. Но ты должен понять, Чарли, что в этой ситуации мне принадлежит право
свободного выбора, Я взрослый человек и решения принимаю сама, как в Венеции,
когда я села в твой поезд, и в Стамбуле, когда я решила отправиться с тобой в
Китай. Вот и здесь я решаю сама… И что со временем я вернусь к деду, это тоже
мое решение. Значит, такая у меня судьба… — На минуту Одри отвернулась. —
Я только мечтаю об одном.
— она уже не сдерживала рыданий, — ..мечтаю, чтобы
наши судьбы оказались общими. Но сейчас это неосуществимо. — Она обратила
к Чарльзу полные слез глаза. — Тебе придется оставить меня здесь, Чарли.
Ради детей. — И добавила фразу, до глубины души потрясшую Чарльза:
— Что, если бы кто-нибудь из этих детей был наш, твой и
мой? И кто-то Мог его спасти, но не спае?
— Если бы у нас был ребенок, я бы ни на шаг не отпустил
тебя от себя, — сказал Чарли с такой горячностью, что Одри улыбнулась. Он
вдруг озабоченно спросил:
— А что, есть такая вероятность?
После Стамбула он об этом не беспокоился: Одри научилась
вычислять опасные дни и предупреждала его, когда им следовало воздержаться от
близости. Ни он, ни она не хотели ребенка, пока еще не все улажено, но сейчас,
когда Одри так сказала, он подумал, и уже не в первый раз, а вдруг?
— Нет. — Она покачала головой. — Вряд ли. Но
ты представь себе… представь себе, что это твои дети. Как бы ты отнесся ко мне,
если бы я их бросила?
Он усмехнулся ее наивности. Она совсем не понимала Востока.
И хорошо, что не понимала.
— Ты в Китае, Одри. Почти все эти дети брошены или
проданы за мешок риса родителями, которые не в состоянии прокормить их и
поэтому вынуждены их продать или просто оставить умирать с голоду.
Одри чуть не стало дурно от этих слов. Она покачала
голодной, не допуская такой мысли.
— Я не могу обречь детей на гибель.
— А я не могу здесь дольше оставаться. Что будем
делать?
— Ты поезжай, Чарльз, возвращайся в Лондон, как было
запланировано. А я еще немножко здесь побуду, пока не приедут монахини. И поеду
домой через Шанхай и Иокогаму. Может быть даже, к тому времени, когда я
доберусь до дому, ты уже освободишься и сможешь приехать в гости в
Сан-Франциско.
— Ты так говоришь, как будто это пустячное дело. Но,
черт возьми, вдруг с тобой что-нибудь случится? — Он содрогнулся от этой
невыносимой мысли.
— Ничего со мной не случится. Все а руках
Божьих. — " Впервые До дня их знакомства Чарльз услышал от нее такие
слова и был очень растроган. До сих пор нечто подобное он слышал только от
Шона, а Шон…
— Я, по-видимому, не так полагаюсь на Бога.
— Надо полагаться, — спокойно ответила
Одри. — Я еще, может быть, успею вернуться к Рождеству. Монахини должны
приехать в конце ноября, и за месяц, если повезет, я доберусь до дома.
— Ты не в своем уме, Одри! Ты рассуждаешь совершенно нереалистично.
Тут тебе не Нью-Йорк, тут Китай. Планировать заранее ничего невозможно. Я же
тебе сказал, пока приедут монахини, может миновать не один месяц.
— Ничего не поделаешь, Чарли. — Глаза ее снова
наполнились слезами. Она устала препираться с ним. — Иначе поступить я не
могу.
И вдруг она разрыдалась. Он обнимал ее, пытался утешить.
— Одри, ну не надо… милая… я тебя люблю… Ну пожалуйста,
любимая, опомнись, поедем со мной.
— Не могу.
Влажными от слез глазами она посмотрела ему в лицо, и он
прочел в ее взгляде такую непреклонность, что понял: уговоры бесполезны.
