Одри досадливо поморщилась.
— Хорошо, можешь оставаться. Я приеду к ужину.
— А как насчет обеда?
С видом обиженного ребенка он потащился вслед за Одри в
прихожую. Но в дверях кухни немедленно возникла жена старичка — хозяина
гостиницы — и зазывно помахала им рукой.
Она накормила их горячим супом, который назывался «борщ», к
нему были поданы пирожки с мясом. После такого обеда Чарльз окончательно
смягчился. Они шли, по улицам, разыскивая такси, на котором приехали в
гостиницу. Одри смотрела по сторонам и улыбалась от удовольствия. На домах
висели вывески, китайские вперемежку с русскими, но в целом Харбин больше
походил на европейский город, чем на азиатский. Здесь, как в Шанхае, повсюду
слышалась многоязыкая речь французская, русская, меньше английской, китайская —
и маньчжурский диалект, и кантонский. А как забавно были одеты жители Харбина!
Все в меховых шапках и кургузых пальтишках. И, казалось, у всех идет дым изо
рта.
Наконец они нашли то, что искали. Однако владелец такси
предупредил, что шоссе возле города перекрыто и по прямой до самого Хуланя не
проедешь. Поэтому она свернули и поехали по извилистым заснеженным проселкам,
мимо живописных деревенских домиков и многочисленных хозяйственных пристроек.
Шофер объяснял, как здесь выращивают сою. Через полчаса
показалась маленькая каменная церковь. Одри поинтересовалась, чья она. Шофер
ответил, что французская, и как раз когда он это говорил, на дорогу выбежала
девочка-подросток в тонком шелковом платье и стала махать, чтобы они
остановились. Одри сначала почудилось, что она босиком, но вблизи оказалось,
что на ногах у нее синие полотняные тапочки без задников, стопы ее, хоть,
по-видимому, никогда не были спеленуты, все-таки выглядели крошечными.
Возбужденно вскидывая руки и указывая на деревянное строение рядом с церковью,
девочка что-то взволнованно втолковывала шоферу на незнакомом для Одри и
Чарльза диалекте.
— О чем она просит? — спросила Одри, наклонившись
вперед к шоферу; она чувствовала, что это юное существо охвачено страхом. Шофер
обернулся и, пожав плечами, ответил:
— Она говорит, бандиты убили двух монахинь, которые
заведовали детским приютом. Монахини не позволили бандитам спрятаться в
церкви. — Он говорил по-английски, с трудом подбирая слова, а девчушка
отчаянно причитала и все время указывала себе за спину на церковь и
пристройку. — Женщин надо похоронить, но чересчур холодно. И нужно, чтобы
кто-то позаботился о детях.
— А где все остальные? Сколько здесь жило
монахинь? — спросила Одри.
Шофер снова нараспев заговорил с девочкой, она торопливо
ответила. Выслушав ее, он объяснил своим пассажирам, обращаясь и к Одри, и к
Чарльзу (хотя Чарльз не выразил никакого интереса и только сокрушался в мыслях,
что согласился на эту злосчастную поездку):
— Она говорит, только две, которых убили. Были еще две,
но они месяц как уехали в Шанхай и оттуда в Японию. Еще через месяц приедут две
другие им на смену. А сейчас нет никого взрослых. Все дети — сироты.
— Сколько их тут?
Шофер перевел вопрос Одри девочке и, выслушав ее горестный
плач-ответ, сообщил:
— Двадцать одна душа. Почти все малютки. Она и ее
сестра — самые старшие. Ей четырнадцать, сестре одиннадцать.
И две мертвые монахини в церкви.
Он говорил это спокойно, как ни в чем не бывало.
Потрясенная, Одри открыла дверцу и спустила ноги на землю. Но тут Чарльз поймал
ее за локоть.
— Куда ты?
— А ты что, думаешь оставить детей на произвол судьбы с
двумя мертвыми монахинями? Ради Бога, Чарльз, мы можем хотя бы помочь им
навести какой-то порядок, пока кто-нибудь съездит и свяжется с властями.
— Одри, ты не в Сан-Франциско и не в Нью-Йорке. Здесь
Китай, вернее — Маньчжурия, Маньчжоу-го, как называют эти земли японцы. Они
оккупированы японцами. К тому же тут идет гражданская война, повсюду рыскают
бандиты, в стране масса голодных детей, оставшихся без родителей. Они гибнут
каждый день.
Как и монахини. И с этим абсолютно ничего нельзя сделать.
Одри посмотрела на него злыми глазами, вырвала локоть и
наступила прямо в глубокий снег.
— Ты говоришь по-английски? — медленно и внятно
спросила она дрожащую от холода девочку. Та сначала непонимающе вздернула
брови, а потом снова забормотала свое, указывая на церковь.
— Да, я поняла. Я знаю, что у вас произошло… — Господи,
как ей объясниться с этой девочкой? И вдруг ей вспомнилось, что говорил шофер.
Монахини были француженки. — Vous parlez francais?
[6]
.
Одри учила французский в школе, кое-что подзабыла, однако
школьных знаний ей, хоть и с грехом пополам, но все же хватило минувшим летом
на Ривьере. Девочка, запинаясь, ответила, и Одри пошла за ней к церкви, на ходу
пытаясь растолковать, что обязательно постарается помочь. Но к тому, что ей
открылось в церкви, Одри оказалась не готова.
Мертвые монахини лежали на полу в полузасохшей луже крови.
Одежда с них была сорвана. Их сначала изнасиловали, а затем обезглавили.
Дурнота подкатила к "горлу Одри, но тут она с благодарностью ощутила
поддержку сильной руки, обхватившей ее сзади. Она обернулась и увидела за собой
бледное лицо, сжатые губы Чарльза. Он стал подталкивать Одри и маленькую
китаянку к выходу из церкви, прочь от этого страшного зрелища.
— Выходите, выходите скорее, — бормотал он. —
Я приведу помощь.
Они вышли из церкви на воздух, но девочка сразу же потянула
Одри к деревянной пристройке. Едва переступив через порог, она оказалась в
окружении детей четырех-пяти лет. Малыши смотрели на нее снизу вверх, серьезно,
вопросительно, некоторые тихо плакали. Двое или трое выглядели чуть постарше, а
было несколько совершенных крох, только-только научившихся ходить. Одри
смотрела на них, потрясенная. Что теперь с ними будет? Четырнадцатилетняя
девочка с младшей сестренкой не управится с такой оравой, а ведь они остались
совсем без взрослых, если не считать единственного методистского пастора в
городе, да и тот, как выяснилось, находился сейчас в поездке по дальним
деревням, и его ожидали обратно не раньше чем через несколько недель. Одри
повернулась к старшей девочке испросила, к кому они могут обратиться за
помощью. Но в ответ та лишь посмотрела испуганными, расширенными глазами и
покачала головой. И, запинаясь, объяснила по-французски, что никого нет, помощи
просить не у кого.
— Но должен же кто-то быть? — не отступалась Одри,
повторяя вопрос таким тоном, каким почти пятнадцать лет отдавала распоряжения
по хозяйству в доме деда.
Девочка покачала головой и сказала, что приедут две
монахини, но только в следующем месяце.
— Novembre
[7]
, — повторила она
несколько раз. — Novembre.
