20
В коридоре отделения интенсивной терапии Босх разминулся с женщиной, только что вышедшей из палаты Киз Райдер. Он узнал в ней бывшую подругу Киз. Они случайно познакомились, когда Босх встретил их с Райдер на джазовом фестивале в «Голливудской чаше».
Он кивнул женщине, но та даже не остановилась. Гарри постучал в дверь палаты и вошел. Сегодня его напарница выглядела гораздо лучше, чем накануне. Она была в сознании и настороженным взглядом сопроводила вошедшего Босха до самой кровати. Во рту у нее уже больше не было трубки, но правая сторона лица безжизненно обвисла, и Босх испугался, что ночью у нее случился инсульт.
– Не бойся, – медленно и неотчетливо произнесла Киз. – Мне вводили наркоз в шею, и онемение перешло на часть лица.
Он пожал ей руку.
– Как ты себя чувствуешь?
– Не очень, Гарри. Болит здорово.
Он кивнул:
– Да.
– Мне днем будут оперировать руку. Тоже будет болеть.
– Но зато после этого ты пойдешь на поправку. Восстановительный отпуск и прочие приятные вещи.
– Надеюсь.
Голос Киз звучал угнетенно, чувствовалось, что она в депрессии, и Босх не знал, что сказать. Четырнадцать лет назад, когда он был примерно ее возраста, Босх однажды очнулся в больнице после пулевого ранения в левое плечо. Он до сих пор помнил ту пронзительную, рвущую боль, которая заново разгоралась, едва ослабевало действие морфина.
– Я принес газеты, – произнес он. – Хочешь, почитаю?
– Да. Ничего хорошего, полагаю.
– Ничего хорошего.
Он поднес к ней переднюю страницу «Лос-Анджелес таймс» и подержал, чтобы Киз могла увидеть тюремный портрет Уэйтса. Потом прочел ей передовую статью, а вслед за ней и боковую колонку. Когда закончил, взглянул на напарницу. У Киз был подавленный вид.
– Что с тобой?
– Тебе надо было бросить меня, Гарри, и бежать за ним.
– Ты о чем?
– Там, в лесу. Ты мог поймать его. Вместо того чтобы спасать меня. А теперь посмотри, в каком ты дерьме.
– Это прилагается к нашей работе, Киз. Единственное, о чем я мог тогда думать, – как скорее доставить тебя в больницу. Это я во всем виноват.
– О чем ты говоришь? В чем тебе себя винить?
– Во многом. Когда в прошлом году я вернулся на службу, то вынудил тебя уйти из канцелярии шефа полиции и вновь стать моей напарницей. Ты бы не оказалась там вчера, если бы я…
– О, прошу тебя! Заткни свой поганый рот!
Босх не помнил, чтобы Киз когда-либо раньше прибегала к такой лексике. Он замолчал.
– Заткнись, и все. Больше ни слова об этом. Что ты еще принес?
Босх показал на копию Книги убийства по делу Жесто:
– Нет, ничего. Это я для себя. Почитать, пока ты будешь спать. Копия досье Жесто, которую я сделал, уходя в отставку.
– И что?
– Я уже сказал, просто собирался почитать. Мне постоянно кажется, будто мы что-то упустили.
– Мы?
– Я что-то упустил. В последнее время я часто слушаю запись Колтрейна и Монка, где они вместе играют в «Карнеги-Холле». Ведь эта запись провалялась там же, в архивах Карнеги, лет пятьдесят, пока кто-то на нее не наткнулся. Фокус в том, что человек, который ее нашел, должен был знать, как это звучит, чтобы понять, что хранится в той архивной коробке.
– Ну и как это связано с досье?
Босх улыбнулся. Киз Райдер лежала на больничной койке с двумя пулевыми ранениями, однако все равно оставалась его придирчивым критиком.
– Не знаю. Не могу отделаться от мысли, что тут что-то есть и лишь один я могу это обнаружить.
– Ну, удачи тебе. Садись вон на тот стул и читай досье. Я бы немного поспала.
– Да, Киз. Я тихо.
Он взял стул от стены и поднес ближе к кровати. Когда сел, Райдер опять заговорила:
– Я не вернусь на службу, Гарри.
Он посмотрел на нее. Не это он хотел бы от нее услышать, но спорить не стал. Не сейчас, во всяком случае.
– Тебе виднее, Киз.
– Шейла, моя старая подруга, – она только сейчас приходила, перед тобой. Увидела по телевизору новости и пришла. Она будет ухаживать за мной, пока я не поправлюсь. Но она не хочет, чтобы я возвращалась в полицию.
Что ж, подумал Босх, это также объясняло, почему Шейла не пожелала говорить с ним в коридоре.
– Ты ведь знаешь, это всегда было камнем преткновения между нами.
– Я помню. Послушай, тебе вовсе не обязательно сейчас рассказывать мне обо всем.
– Впрочем, дело не только в Шейле. Дело во мне. Мне нельзя быть копом. Вчера это подтвердилось.
– Почему? Ты один из лучших копов, каких я знаю.
По щеке Киз покатилась слеза.
– Я растерялась, впала в столбняк, Гарри. Оцепенела, как последняя сволочь, и позволила ему… спокойно в меня выстрелить.
– Перестань так над собой измываться, Киз.
– Те люди погибли из-за меня. Когда он схватил Оливаса, я не смогла пошевельнуться. Я просто стояла. Мне надо было уложить его на месте, а я застыла как статуя и позволила в себя выстрелить. Вместо того чтобы поднять пистолет, я подняла руку. Заслонилась.
– Нет, Киз. У тебя был неудобный угол для выстрела. Если бы ты выстрелила, то попала бы в Оливаса. А потом уже было поздно.
Босх надеялся, что она сообразит: он пытается подсказать ей, как отвечать, когда ее начнут расспрашивать следователи из ГППО.
– Нет, я должна честно признаться в проступке. Я…
– Киз, если хочешь увольняться – хорошо, увольняйся. Я поддержу тебя на сто процентов. Но я не стану поддерживать эту околесицу, что ты плетешь. Ясно?
Киз попыталась отвернуть от него лицо, но повязка на шее мешала это сделать.
– Ладно, – сказала она.
Слезы потекли по ее щекам, и Босх понял, что в душе у нее раны гораздо более глубокие, чем на руке и шее.
– Тебе надо было подниматься первым.
– Ты про что?
– Про ту лестницу. Если бы ты был наверху вместо меня, ничего бы этого не случилось. Потому что ты бы не дрогнул, Гарри. Ты бы вышиб из него мозги.
Босх покачал головой:
– Никто не знает, как среагирует в какой-то ситуации, пока ситуация не возникнет.
– Я впала в столбняк.
– Спи, Киз. Тебе станет лучше, а тогда уже принимай решение. Если не вернешься в строй, я это пойму. Но я всегда буду стоять за тебя. Что бы ни случилось и куда бы ты ни перешла.
Левой рукой она вытерла мокрое лицо.
