Босх молчал, но она продолжала смотреть, и он не выдержал:
– Киз, ты сказала, шеф доверяет тебе. А ты ему доверяешь?
Райдер ответила, глядя ему в глаза:
– Так же, как доверяю тебе, Гарри. Устраивает?
Он кивнул:
– Вполне.
Райдер свернула на Аркадию, но Босх указал в сторону места, где и был основан Город Ангелов. Он хотел пройтись и выбрал путь подлиннее.
– Давно здесь не был. Давай посмотрим, что и как.
Они пересекли круглый дворик, где падре каждую Пасху благословляли животных, и миновали институт мексиканской культуры. Под изогнутой аркадой ютилась целая улочка дешевых сувенирных киосков и лотков, с которых продавали печенье чурро. Из невидимых динамиков лилась записанная на кассету мексиканская народная музыка, и, словно в противовес ей, на другой стороне звучала живая гитара.
Музыкант сидел на скамеечке перед Авила-Адоби. Они остановились послушать. Старик исполнял старинную балладу, которая показалась Босху знакомой, хотя название ее уже выпало из памяти.
Глядя на глинобитное строение у него за спиной, Босх думал о том, догадывался ли дон Франсиско Авила, заявляя в 1818 году свое право на этот участок, у истоков чего он стоит, какое будущее ожидает основанное им поселение. Именно отсюда, с этого места, рос вверх и вширь Город Ангелов. Великий город. Норовистый город. Город, привлекавший к себе многих. Город, воплощавший в себе многое. Город, где мечта казалась столь же близкой, как выложенные на холме буквы его имени, но где реальность всегда оказывалась немного другой. Дорога к тому холму с именем мечты была перегорожена запертыми накрепко воротами.
Это был город, в котором хватало как тех, кто имеет все, так и тех, кто не имеет ничего, – кинозвезд и статистов, погонщиков и загнанных, хищников и добычи. Тонкая грань отделяла здесь жирных и сытых от тощих и голодных. Это был город, где, несмотря ни на что, сотни людей ежедневно выстраивались в очередь, чтобы пройти через бетонные заграждения и попасть в него.
Босх выгреб из кармана комок бумажек и положил в корзину музыканта пятерку. Потом они, срезав путь, прошли через старый Кукамонга-Вайнери, превращенный в художественную галерею, и вышли на бульвар Аламеда. На другой стороне улицы высилась часовая башня железнодорожного вокзала. Посреди тротуара стояли солнечные часы с выбитой на гранитном пьедестале надписью:
Глаза – чтобы видеть.
Вера – чтобы верить.
Мужество – чтобы делать.
Вокзал Юнион-стейшн был спроектирован с таким расчетом, чтобы, подобно зеркалу, отражать город, который он обслуживал, и одновременно демонстрировать, как это нужно делать. Здесь, как в плавильном котле, смешались самые разные архитектурные стили: испанский колониальный, миссионерский, модерн, ар-деко, юго-западный и мавританский. Но в отличие от остального города, где из котла то и дело перекипало через край, стили вокзала соединились гладко, без трещин, явив нечто совершенно уникальное, цельное и прекрасное.
За это Босх и любил его.
Через стеклянные двери они вошли в напоминающий пещеру вестибюль с высоченной, в три этажа, аркой и направились в огромный зал ожидания. Шагая по гулким каменным плитам, Босх вспомнил, что приходил сюда не только покурить, но и в какой-то степени обрести себя. Прогулка к Юнион-стейшн была сродни походу в церковь, в великолепный собор, где в изящных линиях дизайна сочетались функциональность и гражданское достоинство. Голоса путешествующих возносились в этом громадном пустом пространстве ввысь и там чудесным образом трансформировались в тихий хор шепотов.
– Мне здесь нравится, – заметила, оглядываясь, Райдер. – Ты видел фильм «Бегущий по лезвию»?
Босх кивнул.
– Здесь у них, кажется, был полицейский участок? – спросил он.
– Да.
– А ты видела «Истинное признание»?
– Нет, а что, хорошая картина?
– Да, посмотреть стоит.
Они взяли по чашке кофе и прошли в зал ожидания с вытянувшимися, как скамьи в церкви, рядами коричневых кожаных кресел. Взгляд Босха, как всегда, словно притянутый магнитом, ушел вверх. В сорока футах над ними висели шесть огромных светильников. Райдер тоже подняла голову.
Босх кивком указал на два свободных кресла у газетного киоска. Напарники опустились на мягкие кожаные сиденья и поставили чашки на широкие деревянные подлокотники.
– Ты готов? – спросила Райдер.
– Если не против, давай поговорим. Что там было, в спецархиве? Что на тебя так подействовало?
– Прежде всего я нашла там Маккея.
– Проходил как подозреваемый по делу Верлорен?
– Нет, о ней в деле даже не упоминалось. Материалы касались одного расследования, которое проводилось и было свернуто еще до того, как Ребекка Верлорен забеременела, не говоря уже о более поздних событиях.
– Тогда какое отношение оно имеет к нам?
– Может, никакого, а может, и очень большое. Ты знаешь парня, с которым живет Маккей? Уильям Беркхарт?
– Да.
– Так вот, он тоже там. Только в те времена его называли немного иначе – Билли Блицкриг. Такая у него была кличка в «Чатсуортской восьмерке».
– Так, давай дальше.
– В апреле восемьдесят восьмого Билли Блицкриг получил год тюрьмы за осквернение синагоги в северном Голливуде. Нанесение материального ущерба, оскорбление религиозных чувств, непристойное поведение – в общем, весь стандартный набор.
– Понятно. Взяли только его одного?
Она кивнула.
– Сняли отпечаток с баллончика с краской, который нашли в мусорном баке в паре кварталов от синагоги. Предъявили обвинение в преступлении на почве расовой и религиозной ненависти. У него был выбор: либо все признать, либо стать козлом отпущения и получить примерное наказание на всю катушку. – Босх молча кивнул – Райдер сказала еще не все. – В отчетах и прессе Беркхарта – или, если хочешь, Блицкрига – представили как вожака «Чатсуортской восьмерки». Говорили, что он призывал отметить тысяча девятьсот восемьдесят восьмой расовыми погромами и прочими подобного рода акциями в память их кумира Адольфа Гитлера. Ну, ты сам знаешь всю эту чушь. Да здравствует священная расовая война, отомстим за белых и все такое. Все они носили куртки с эмблемой «Миннесотских викингов» – наверное, потому, что викинги в их представлении были чистой белой расой. И у всех был один и тот же номер – восемьдесят восемь.
– Занятная получается картина.
– В общем, на Беркхарта много чего повесили. Федералы были не прочь исполнить ритуальный танец на его тупой башке, чтобы показать всем, как рьяно они защищают гражданские права. А преступлений в том году хватало. Сначала ублюдки отметили Новый год тем, что сожгли крест на лужайке перед домом одной черной семьи в районе Портер-Ранч. Потом еще несколько раз жгли кресты в других местах. Телефонные звонки с угрозами. Нападение на синагогу. Разгром еврейского центра в Энчино. И все это, заметь, в течение одного только месяца, января. Дальше – больше. Стали нападать на мексиканских рабочих. Подкарауливали кого-нибудь на улице, заталкивали в машину и увозили в пустыню. Там избивали и оставляли. На их языке это называлось разжиганием расовой розни. А результатом должно было стать разделение рас.
