* * *
Элизабет переехала в Вашингтон и начала работать. Ее
включили в состав комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Она
очень хорошо справлялась со своей престижной работой. В поле зрения комиссии
попали несколько человек, работающих в Голливуде. Элизабет была просто в
ярости, выслушав показания одной довольно известной писательницы-драматурга
Лилиан Хельман. Она отказалась отвечать на вопросы комиссии, мотивируя это тем,
что хоть сама и не коммунистка, но ее показания могут испортить жизнь людям, с
которыми она вместе работает и которых любит. Вечером того же дня Элизабет
очень долго разговаривала на эту тему с отцом писательницы. Все это она
подробно изложила в своих письмах Спенсеру, не переставая восхищаться своей
работой и политической деятельностью Маккарти. В ответном письме Спенсер
интересовался здоровьем жены и ее родителей и изо всех сил старался обойти
вопрос о ее работе. Он всей душой ненавидел то, чем она занималась. Она сама
догадывалась, что он не одобрит ее, но искренне верила в полезность и
необходимость своей работы. Ей не хотелось заниматься ничем другим, но она
понимала – когда Спенсер вернется и снова окажется в конторе на Уолл-стрит, ей
придется жить с ним. Она надеялась уговорить его переехать в Вашингтон. А пока,
в конце 1952 года, она решила сменить квартиру. На свои личные деньги она
купила дом в Джорджтауне на Энстрит и, переехав туда, оставила почти все вещи
Спенсера нераспечатанными в металлических ящиках.
Этот красивый дом очень нравился ей. Рядом, на бульваре
Висконсин, находились все самые лучшие магазины города. Когда у Элизабет
оставалось время, они с матерью любили ходить по дорогим антикварным лавочкам.
Той же зимой она прислала Спенсеру номер журнала «Люк», где поместили
фотографии их нового дома. Прочитав статью, Спенсер поразился, не увидев ни на
одной из фотографий ничего из своих вещей. Ему вдруг показалось, что после
войны ему некуда будет вернуться, у него нет дома. Он даже не знал, где
находится дом, и мог представить его себе только по фотографиям в журнале. И на
этих фотографиях все выглядело таким чистым и аккуратным. И он будет любить
Элизабет в этой аляповатой маленькой спальне, в которой она была
сфотографирована? Нет, он мечтал о Кристел и о ее простенькой комнате, которую
она снимала в доме миссис Кастанья. Мысли о том, что он будет делать, когда
война закончится, доводили его чуть ли не до отчаяния. Были ли у него
какие-нибудь обязательства перед Элизабет? Или перед самим собой? И что он в
конце концов все-таки намерен делать?
Как всегда, Рождество Элизабет провела с родителями в
Палм-Бич, а после опять прилетела в Токио на свидание с мужем. На этот раз ему
было страшно встречаться с ней, но он напомнил себе, что как-никак она его
жена. Когда они оказались в постели, ему стоило большого труда заставить себя
дотронуться до нее. Она, казалось, ничего не заметила, потому что без умолку
болтала о своей работе и о Джое Маккарти.
– Почему бы нам не поговорить о чем-нибудь другом? –
осторожно спросил он. Он выглядел уставшим и похудевшим, невыносимо было
слушать о ее борьбе с воображаемыми коммунистами, которую они вели под
руководством Маккарти. Она занималась обыкновенной работой следователя, но
послушать – так она прямо верный ангел всемогущего Маккарти. Эти ее рассказы
все больше раздражали его. Он прекрасно знал, что представляют собой настоящие
коммунисты, и он уже давно устал воевать с ними. Он пробыл в Корее почти два
года и хотел только одного – поскорее вернуться домой, но наступившее было
перемирие опять прервалось, и Спенсеру казалось, что он обречен вечно торчать в
этой чертовой Корее. А от жены так хотелось немного тепла и ласки. Но она не
создана для этого, и теперь он видел это отчетливо. Казалось, она не обращает
на него внимания, ее мысли заняты работой, друзьями и родителями. Как будто они
совсем не женаты. Он ужасно сожалел, что на ее месте не Кристел.
Когда же он попытался заговорить о войне и о том, как он
разочарован в ней, она резко оборвала его, как бы давая понять, что не желает
слушать эти глупости:
– Ты и оглянуться не успеешь, как снова будешь в своей
конторе на Уолл-стрит.
Сначала он ничего не ответил, но чуть позже решил высказать
свое мнение хотя бы для того, чтобы прощупать почву:
– Не думаю, что вернусь туда.
Она, довольная, кивнула. Это очень хорошо вписывалось в ее
планы. Прежде всего его надо уговорить переехать в Вашингтон. Ей там нравилось.
– Ты знаешь, в Вашингтоне много хороших юридических
фирм. Тебе наверняка там понравится, Спенсер.
– Прежде всего я хотел бы пересмотреть всю свою жизнь.
– Он очень серьезно посмотрел на нее и на какую-то секунду уже почти решился
сказать ей о Кристел. Этот обман должен когда-нибудь кончиться, он уже устал от
него. Но, подумав, решил, что сейчас еще не время. Вместо этого он предложил
жене погулять по улицам Токио, а заодно насладиться той роскошью, которая была
к услугам постояльцев отеля «Империал».
Большинство военных встречались со своими родными на озере
Бива, но отец Элизабет добился для Спенсера специального разрешения и заранее
заказал им номер в гостинице. Он хотел, чтобы их свидание было на высшем
уровне. Элизабет никогда не упускала случая обратить внимание Спенсера на то,
как великодушен ее отец. Она не уставала рассказывать, что отец купил для их
нового дома прекрасные старинные вещи: маленький французский канделябр и
персидский ковер. Спенсера тошнило от этих разговоров. Он чувствовал себя последним
обманщиком, притворяясь, что ему это все приятно и интересно и он очень
благодарен тестю. Теперь он понял, что может стать навсегда зависимым от этой
семейки. Его унижало, что у него нет ни таких денег, ни такой власти, как у
них. Для Элизабет и ее родителей и то и другое имело очень большое значение. А
у Спенсера не было ни малейшего желания стремиться к этому. Он хотел жить своей
собственной жизнью, среди людей, которые бы его уважали. Но он не мог сейчас
заводить разговор на эту тему, когда через несколько дней ему придется
вернуться на войну в Корею. То, о чем она говорила, казалось ему совершенно не
важным. Он видел, как убивают женщин и детей, он сам плакал над мертвыми
младенцами, которых они находили на обочинах и хоронили. Он уже очень долго жил
среди разбившихся надежд и несбывшихся грез. Но когда он пытался объяснить ей
это, она не хотела его слушать или пропускала все мимо ушей. Она думала только
о себе и абсолютно не желала слушать его рассказы о тех ужасах, которые ему
пришлось пережить за эти два года. И в конце концов он начал жалеть о том, что
вообще приехал на свидание с ней. Спенсер решил, что впредь не согласится
больше на встречу. Он лучше встретится с ней в Штатах. Здесь же заводить
разговор не к месту и, как ни странно, слишком тяжело.
Он вернулся на фронт в еще более угнетенном состоянии, чем
до своего свидания с женой. Ему не хотелось ни с кем общаться. Эта страна и
никчемность его пребывания в ней вызывали в нем ненависть и отвращение. Сначала
он попытался написать обо всем Кристел, но, перечитывая письма, каждый раз
решал не посылать их. Ему казалось, что все его слова трусливы и ничтожны. Вот
почему она перестала получать письма. Время от времени он присылал ей
коротенькие послания, где писал, что все еще жив, и в конце честно добавлял,
что все еще любит ее. Он не мог ни с кем общаться, даже на бумаге, даже с
Кристел. Он не мог описать, как невероятно устал, как страдает от дизентерии,
как ненавидит царящую вокруг смерть и переживает, когда каждый день теряет
кого-нибудь из друзей. В конце концов это все так измучило его, что он вообще
перестал всем писать.
