– Связано ли это каким-то образом с давними
фотографиями вашей супруги, господин конгрессмен? Или дело тут в том, что в
июне прошлого года ее прошлое стало достоянием гласности?
…Какие ублюдки. Для журналистов настала новая эра – эра неограниченных
прав и возможностей. А ведь были времена, когда всего, что с ними случилось,
просто не могло бы произойти! Лишь теперь стало возможным это прилюдное копание
в грязном белье, это выискивание сенсаций – да что там, высасывание их из
пальца… И не важно, есть ли доказательства. Они, не моргнув и глазом, вскрывали
человека заживо, и их абсолютно не интересовало, что именно чувствует этот
человек. Им нужны были лишь кровь и трепещущие внутренности. Но они искренне
полагали, что именно этого читателю и надобно…
– Насколько мне известно, – Чарльз бестрепетно
смотрел прямо в глаза журналисту, – моя жена никогда не позировала перед
камерой, сэр.
– А насчет аборта? Это же правда? Вы станете вновь
баллотироваться в конгресс через два года? Может быть, у вас есть более далеко
идущие планы?.. А как насчет поста в Кабинете? Не говорил ли президент, что
будет с вами, если он будет избран на второй срок? А правда, что она снималась
в порнофильмах на чикагской киностудии?..
– Благодарю вас, леди и джентльмены, за всю вашу
доброту и сердечность по отношению ко мне и моей семье. Благодарю вас.
Прощайте.
Чарльз вел себя как истинный джентльмен – джентльмен до
кончиков ногтей. Он вышел из конференц-зала не оглядываясь. Еще два месяца
осталось ему быть сенатором, а потом все будет кончено…
Глава 16
Последняя фотография появилась на страницах «Клубнички» две
недели спустя после отставки Чарльза, но теперь это никого не взбудоражило,
даже Грейс. Маркус продал негатив в редакцию за месяц до публикации и не мог
получить его обратно, как ни умолял, как ни унижался… Бизнес есть бизнес: он
продал товар и успел истратить денежки. Но Маркус пребывал в постоянном ужасе:
он боялся, что Грейс вернется, снова станет грозить ему оружием. Он понимал,
что если это случится снова, то ему не уцелеть. Он боялся покидать студию и в
конце концов решил уехать из города. Еще раньше он принял твердое решение
никому не продавать тот самый пресловутый снимок, на котором Грейс уже не одна,
а с парнем. Это был живописнейший кадр – все было предельно реалистично и
выразительно. Но за это Грейс уж точно изрешетила бы его, впрочем, и
«Клубничке» сей предмет был уже не слишком интересен. Сенатор Маккензи вышел в
отставку и никого уже не интересовал. А уж до его жены тем более никому не было
дела…
Но через три дня после публикации последней фотографии на
телестудии раздался любопытный звонок. Звонил из Нью-Йорка некий владелец
фотолаборатории, которого Маркус Андерс нагрел на кругленькую сумму. Благодаря
этому человеку Андерс заработал более полумиллиона баксов, а потом долго водил
мастера за нос, но даже не подумал рассчитаться с ним. Кроме того, до мастера
постепенно начало доходить, что за грязное дельце затеял этот Андерс. Поначалу
все казалось вполне безобидным, но вот потом… Женщину затравили, а ее бедняга
муж простился с политической карьерой. Это было уже слишком большой
несправедливостью по ряду причин. И фотограф решил рассказать все начистоту.
Жозе Сервантес был лучшим специалистом по фотомонтажу во
всем Нью-Йорке, настоящим виртуозом своего дела. Возможно, он был даже лучшим в
мире… Он брал заказы на ретушь у самых известных фотографов, а порой делал
забавные картинки для людей вроде Маркуса Андерса за хорошую плату. Он мог
приставить голову Маргарет Тетчер к плечам Арнольда Шварценеггера, причем так,
что комар носа не подточит. «Послеоперационный рубец» был совершенно незаметен
– это была магия, волшебство! Работая с фотографиями Грейс, он придумал
дополнительный аксессуар в виде тонкой черной ленточки на шее – при этом ниже
ленточки могло быть практически любое тело. Этого добра в его картотеке было
предостаточно: сочные юные тела в самых что ни на есть экзотических позах.
Поначалу Маркус уверял, что все это делается единственно ради забавы. И только
когда Сервантес увидел номер «Клубнички», он понял, в какое пакостное дело
влип. Он хотел было вмешаться, но вовремя понял, что его репутация под угрозой:
его могли обвинить в мошенничестве. Прежде он стряпал подобные забавные
картинки для рекламы, для домашних розыгрышей, для поздравительных открыток,
для всяческих выставок. Но то, что было на уме у Маркуса, придавало этой
безобидной с виду шутке зловещий оттенок. Это и был тот самый пресловутый «злой
умысел», которого прежде никто не мог усмотреть в травле семейства Маккензи. И
лишь теперь правда выплыла наружу.
Маркус Андерс вознамерился уничтожить Грейс. Он никакого
отношения не имел к обнародованию ее уголовного дела – да что там, он ведь и не
подозревал о ее прошлом, а о фотографиях к тому времени просто успел позабыть.
Но, увидев на страницах «Клубнички» репортаж об убийстве ее отца с фотографиями
юной преступницы, он тотчас же раскопал в архиве старые карточки и притащил их
Жозе Сервантесу. Сервантес даже не подозревал, кто эта девушка, пока не увидел
первую скандальную публикацию в «Клубничке» – лишь тогда до него дошло, что
делает Маркус. Но было уже поздно, работа была сделана, причем виртуозно… На
оригиналах Грейс действительно была одета в белую длинную рубашку, а на
некоторых снимках на ней были даже джинсы. Но выражение ее лица работало на
грязную идею Маркуса: глаза были полузакрыты, и казалось, что девушка в
сладчайшей истоме… Казалось, что она только что вкусила любви.
Случилась новая сенсация, правда, на сей раз иного рода:
против «Клубнички» был возбужден громкий судебный процесс. Адвокат Голдсмит
сиял от восторга: Маркуса теперь можно было официально обвинить в подлоге,
мошенничестве и клевете. Но Андерс бесследно исчез: ходили слухи, что он
заблаговременно бежал куда-то в Европу…
Маркус и «Клубничка» проделали все это «ради забавы» и ради
денежек, а еще чтобы доказать, на что они способны. До того, что это может
повлечь за собой, никому не было дела. Никто ни за что не отвечал – ни
фотограф, ни редактор, ни мастер-фальсификатор… Семейство Маккензи было
принесено в жертву сенсации.
Но семейство выстояло и сплотилось перед лицом беды.
Маккензи упаковали все пожитки и махнули на Рождество в Коннектикут. А потом
вернулись, но лишь для того, чтобы продать свой особняк на Р-стрит. Он был
немедленно куплен неким конгрессменом из Алабамы.
– Ты будешь скучать по Вашингтону? – спросила мужа
Грейс, когда они лежали в постели в их последнюю ночь в Джорджтауне. Сама Грейс
не могла с уверенностью сказать, жалеет она об отъезде или нет. В некотором
отношении, разумеется, нет. Но кое-что очень ее беспокоило: она не без
оснований полагала, что в душе Чарльза останется чувство сожаления. Ведь как ни
крути, а он бросает незаконченное дело… Но Чарльз клялся, что ни о чем не
жалеет. Он многого достиг за шесть лет членства в конгрессе и приобрел
колоссальный опыт. Но важнейшим открытием для него было вот что: он
окончательно и бесповоротно осознал, что семья значит для него больше, нежели
работа. Он знал, что принял правильное решение. Воспоминаний обо всем, что
стряслось, хватит им до конца жизни. Впрочем, дети подросли и возмужали, а
семья стала еще крепче и сплоченнее…
