– Как? И это в разгар всей этой круговерти? Да как ты
ухитрилась? – Чарльз был изумлен и очень обрадован. Ведь самой большой
радостью за все годы их совместной жизни были именно дети… Правда, его
беспокоило, как будет чувствовать себя Грейс в разгар его предвыборной
кампании. Малыш должен был появиться в марте, она была на втором месяце
беременности, а это значило, что ко дню выборов она будет уже на пятом… Чарльз
умолял ее не воспринимать все чересчур серьезно и не расстраиваться, если в
прессе вновь появится что-то гадкое, когда они вернутся в Вашингтон. И тут он
вдруг схватился за голову и простонал:
– Когда малыш родится, мне будет уже пятьдесят девять!
А когда он или она закончит колледж, мне стукнет семьдесят! О Боже… Тут он
горестно улыбнулся, а Грейс принялась его бранить.
– Ох, заткнись, пожалуйста! Я теперь, пожалуй, выгляжу
старше тебя и прошу мне не жаловаться! Тебе на вид можно дать лет тридцать…
Это была почти что правда. Если не за тридцатилетнего, то уж
сорокалетнего его легко можно было принять. Время было весьма милостиво к
Чарльзу, но и Грейс в свои тридцать девять выглядела великолепно…
В сентябре они возвратились в Вашингтон. Если не считать
предвыборной кампании, то лето было очень спокойным. Они бывали лишь у
ближайших друзей в Гринвиче, а по причине июньской шумихи и беременности жены
Чарльз занимался своими делами, стараясь не прибегать к ее помощи.
Абигайль была уже совсем взрослой. Эндрю тоже, у него
появилась новая подружка – дочка французского посла. А Мэтт пошел в третий
класс и был всецело поглощен проблемами нового рюкзачка, пенала, ручек и
фломастеров… Он никак не мог решить, завтракать ли ему в школе или брать еду с
собой – словом, для Мэтта каждый новый день был потрясающим приключением.
Грейс и Чарльз еще не объявили детям, что ждут
малыша, – они справедливо считали, что еще рановато. Она была всего на
третьем месяце и решила, что они поговорят обо всем этом после дня рождения
Мэтта. Грейс собиралась устроить в его честь настоящий пикник. И вот,
мало-помалу, она стала вновь появляться с Чарльзом в обществе. Это было тяжело
– ведь она каждую минуту помнила, что ее трагедию вовсю обсуждают за ужином
чуть ли не в каждом доме. Но уже давно газеты не писали о ней, и она
чувствовала себя виноватой в том, что покинула мужа в разгар предвыборной
кампании…
И вот жарким субботним вечером, как раз накануне пикника в
честь Мэтта, Грейс пошла за покупками – надо было запастись мороженым,
лимонадом, пластмассовыми вилками и ножами. И, стоя в очереди у кассы, она
вдруг чуть было не лишилась сознания: она увидела на стенде последний номер
дешевого журнальчика под названием «Клубничка». На сей раз Чарльза никто не
предупредил… На обложке красовалась фотография Грейс, обнаженной, с
запрокинутой головой и закрытыми глазами… Груди ее были слегка прикрыты
какими-то черными коробочками, такая же коробочка красовалась на лобке – больше
на ней не было ничего. Все было предельно откровенно – ноги широко раздвинуты и
казалось, она содрогается в пароксизмах страсти. Заголовок гласил: «Жена
сенатора, бывшая чикагская порнозвезда». Она сгребла журналы, чувствуя, что ее
сию же минуту вырвет, и протянула кассирше стодолларовую банкноту. Рука ее
дрожала. Она не понимала даже, что делает…
– Вы забираете все? – Кассирша округлила глаза.
Грейс кивнула. Говорить она не могла – в груди явственно
слышались хрипы. Но ингалятор теперь неизменно был при ней…
– У вас есть еще? – хрипло выдавила она. Кассирша
кивнула:
– Конечно. На складе. Их тоже принести?
– Да…
Грейс купила пятьдесят журналов, заплатила за угощение для
пикника и побежала к машине. В ту минуту ей казалось, что в ее руках весь тираж
и эту мерзость нужно поскорее спрятать от посторонних глаз… Но когда она,
рыдая, ехала по шоссе к дому, она уже понимала, какая она дура. Разве можно
вычерпать океан кофейной чашечкой?
Она стремглав вбежала в дом, успев лишь заглушить мотор, и
увидела на кухне Чарльза. Потрясенный, он сидел за столом, сжимая в руке номер
«Клубнички». Его старший помощник только что увидел его в киоске, тотчас же
купил и привез шефу. Никто их заранее не предупреждал. Помощник Чарльза, увидев
лицо Грейс, немедленно ретировался, а Чарльз устремил на нее глаза, полные
ужаса. Впервые она заметила такое выражение на его лице… Она никогда прежде не
видела его таким растерянным, таким несчастным, и ей захотелось умереть.
– Что это, Грейс?
– Я не знаю. – Содрогаясь и рыдая, она села рядом
с ним. Не знаю…
– Этого не может быть… это не ты!
Но как же эта девушка на нее похожа! Лицо видно очень
отчетливо. Несмотря на закрытые глаза, узнать ее не составляет труда. И тут она
все поняла… значит, он все-таки раздел ее тогда… раздел догола… На шее у нее
красовалась какая-то дурацкая черная бархотка. Наверное, он нацепил на нее эту
гадость «для пущей сексуальности», пока она спала… Держателем авторских прав на
эти снимки действительно был Маркус Андерс. Когда она прочла его имя, то совсем
побелела. Чарльз заметил ее остановившийся взгляд и тотчас же понял, что дело
тут не такое простое…
– Тебе известно, кто тебя снимал?
Она кивнула, моля Бога о смерти, – ради него, ради Чарльза
хотела она умереть сейчас. Она отчаянно жалела, что повстречала его, что родила
ему детей…
– Что все это значит, Грейс? – Впервые за все
шестнадцать лет их совместной жизни тон его был ледяным. – Когда ты это
сделала?
– Я не знаю точно, что именно я сделала. – Она
заикалась и давилась словами. – Я… я какое-то время дружила с одним
чикагским фотографом. Я рассказывала тебе о нем. Он сказал, что хочет поснимать
меня, все в агентстве уговаривали меня стать фото моде лью… – Она запнулась.
Чарльз был потрясен:
– Они хотели, чтобы ты снималась на порно? Что же это
было за агентство?
– Агентство фотомоделей…
Жизнь, казалось, покинула ее. Она не могла больше сражаться.
Нельзя же всю жизнь только и делать, что защищаться! …Она уйдет, если он этого
захочет. Она сделает ради него все, все…
– Они хотели сделать из меня фотомодель… а он сказал,
что сделает несколько снимков просто на память. Мы были друзьями. Я доверяла
ему… он мне нравился. Это был первый мужчина, с которым я начала встречаться…
Мне был двадцать один год. Опыта никакого… Мои соседки терпеть его не могли, о,
они были куда умнее! Он пригласил меня к себе в студию, включил музыку, налил
мне вина… и подмешал туда наркотик. Я уже рассказывала тебе эту историю
давным-давно… – Но Чарльз успел уже об этом позабыть. – Скорее всего я
лишилась чувств. Я ничего, совсем ничего не помню – кажется, он снимал меня,
пока я была без сознания… но на мне была белая мужская рубашка… даже трусики… Я
ведь так и не разделась…
– А почему ты в этом так уверена?
Она прямо и открыто смотрела в глаза мужу. Она никогда
прежде ему не лгала и теперь не собиралась.
