Грейс преисполнилась жгучей ненависти к этим ловцам сенсаций
за боль, причиненную дочери. – Все это гад-, кие выдумки. Я даже никого из
этих людей не знаю, кроме разве что компаньона моего отца, но он беззастенчиво
лжет. Он унаследовал все, что осталось от денег и имущества отца. Я получила
лишь жалкие крохи, да и те отдала на благотворительность. Всю жизнь я как могла
старалась помочь таким же несчастным, как я сама, – помочь выжить,
выстоять… Я никогда не забывала того, что пережила. И… о Господи, Эбби, –
она обвила руками шею дочери, – я так люблю тебя, девочка… и не хочу,
чтобы ты так страдала из-за меня. У меня сердце разрывается, когда я вижу, как
тебе плохо. Эбби, у меня было страшное детство. Ни одна душа не была
по-настоящему добра ко мне, пока я не встретила твоего отца. Только тогда я
поняла, какой может быть жизнь. Он подарил мне свою любовь и всех вас. Он –
один из тех немногих, кто отнесся ко мне с участием… Эбби… – Она отчаянно
рыдала, а дочь прижималась к ней всем телом, тоже содрогаясь от слез. –
Прости меня… прости… я так люблю тебя… пожалуйста, прости меня!
– Это ты прости меня, мамочка… я вела себя
отвратительно, мерзко… прости, мамочка.
– Все хорошо, хорошо… я люблю тебя.
Чарльз исподтишка наблюдал за ними, стоя в дверях спальни, и
слезы катились у него по щекам. Потом он на цыпочках спустился вниз и снова
принялся звонить адвокату. Но когда вечером один из них явился, он ничего
утешительного сообщить им не смог. Знаменитости вроде политиков или кинозвезд
лишены права на то, чтобы их частная жизнь охранялась от посягательств прессы.
Каждый мог сделать любое заявление в их адрес, не заботясь о доказательствах
своей правоты. А если знаменитости хотят восстановить попранную справедливость,
то им придется долго доказывать, что их оклеветали, а это зачастую весьма
непросто сделать… Им необходимо также убедительно доказать, что клевета
повлекла за собой резкое сокращение их доходов или вообще лишила их возможности
заработать на жизнь – они должны представить убедительные доказательства того,
что клеветник действовал со злым умыслом. А супруги знаменитостей, будь то
мужья или жены, в особенности если сами бывают на виду у публики, а в случае с
Грейс это было именно так, автоматически лишаются права на конфиденциальность.
И теперь Грейс совершенно бесправна.
– А означает это следующее, – объяснял
адвокат. – Вы ничего не можете предпринять против этой лжи. Если они
утверждают, что вы убили своего отца, а вы его не убивали, – что ж, вот тогда
другое дело. Хотя даже в этом случае они вправе утверждать, что вы были
осуждены за умышленное убийство. Но вот если говорят, что вы состояли в
тюремной банде, вам предстоит доказать, что это не ложь. А как вы собираетесь
это сделать, миссис Маккензи? Заручитесь письменными показаниями ваших
сокамерниц? Вам нужно убедительно доказать, что все это было сказано намеренно,
с целью оскорбить и унизить вас, и что в результате вы лишились возможности
нормально существовать.
– Иными словами, они могут творить со мной все, что
хотят, и, пока я не докажу, что они лгут, я бессильна что-либо предпринять
против них? Так ли я вас поняла?
– Совершенно верно. Вы угодили в ловушку. Можете
утешаться лишь тем, что любая знаменитость точно в таком же положении, как и
вы. Мы живем в жестокий век – век торжества бульварной прессы. А им только
палец протяни – всю руку оттяпают. Они твердо уверены в том, что публика любит
не только грязь, но и кровь. Они наслаждаются своей властью – властью делать
имена, потом пятнать их несмываемой грязью, разрывать людей на части и по
кусочку скармливать падкой до дешевых сенсаций публике. Лично вы тут ни при чем
– дело тут только в деньгах. Газетчики неплохо подзаработают на вашем
растерзанном трупе. Это просто стервятники. Известно ли вам, что они ухнули на
всю эту шумиху порядка ста пятидесяти тысяч долларов? А все эти, с позволения
сказать, «свидетели» что угодно скажут за приличную плату и за право
покрасоваться в лучах осветителей. Скажут, что вы плясали нагишом на могиле
отца – и отыщется с десяток свидетелей, видевших, как вы это делали. Еще бы,
они попадут на телеэкран, они зашибут кучу баксов! Извините, но такова суровая
реальность. А так называемая большая пресса ведет себя, в сущности, точно так
же – Большой прессы не существует в наши дни – кругом одна дешевка. Это
омерзительно. Жертвами становятся невинные люди вроде вас и вашей семьи, их
терзают перед объективами и на страницах газет. Это очень жестокие игры, но
доказать наличие «злого умысла» невероятно сложно. Это уже даже не злоба, это
алчность и полнейшее безразличие к людям.
Вы с лихвой заплатили за то, что совершили, много страдали.
Вам было всего семнадцать. И вы не заслужили этих мучений – ни вы, ни ваш муж,
ни ваши дети. Но я так мало могу для вас сделать. Мы будем внимательно следить
за всем происходящим, и если будет за что ухватиться, чтобы обвинить прессу в
клевете, мы тотчас же это сделаем. Но будьте готовы к тому, что все провалится.
Вмешательство юристов лишь разыграет аппетит хищников. Акулы обожают кровь.
– Вы не слишком обнадежили нас, мистер Голдсмит,–
убитым голосом сказал Чарльз.
– Увы, да, – смущенно улыбнулся адвокат. Чарльз
был ему глубоко симпатичен, а Грейс он искренне соболезновал. Но таков уж был
закон, он был не на стороне таких людей. Напротив, именно закон превращал их в
беспомощных и безответных жертв.
Аппетит у хищников был отменным. Дети, хотя и неохотно,
вернулись в школу. К счастью, до летних каникул оставалась всего неделя, и все
семейство на лето переехало в Коннектикут. Но здесь их ждали все те же терзания
– бульварные газетенки, репортеры, фотографы… На телеэкранах вновь замелькали
интервью с людьми, заявлявшими, что они самые что ни на есть близкие друзья
Грейс. Ни одного из них она, разумеется, и в глаза не видела. Единственной
радостью было то, что объявился наконец Дэвид Гласе. Он позвонил ей сам –
рассказал, что живет в Ван-Нойсе, что у него уже четверо детей. Он искренне
сочувствовал Грейс. Сердце его снова разрывалось, когда он видел, что муки ее
не окончены. Но никто не мог остановить поток лжи и сплетен, наводнивших
прессу. Дэвид очень хорошо понимал, что, начни он давать телевизионщикам
интервью в ее защиту, каждое его слово обращено будет против нее. Но с другой
стороны, он был рад узнать, что она замужем и счастлива, что у нее прекрасные
дети. Он просил прощения за то, что исчез так надолго. Теперь он был главой
фирмы, принадлежавшей прежде его покойному тестю. А потом он смущенно
признался, что Трейси, его жена, отчаянно ревновала его к Грейс, именно поэтому
и настаивала так на переезде в Калифорнию. Отчасти по этой причине он и
перестал ей писать. Но он был искренне рад слышать ее голос – почувствовал, что
просто обязан позвонить ей. Грейс тоже была до слез рада. Она согласилась с
тем, что прессе вовсе не нужны ни факты, ни истина – им подавай лишь скандалы
да сенсации. Они рады были бы услышать, что она, находясь в тюрьме, всячески
ублажала мужчин-охранников, что вовсю спала с лесбиянками. Они знать не желали,
насколько беззащитна она была, насколько запугана, травмирована, молода и чиста.
Нужны были лишь мерзости – и побольше. И Дэвид, и Чарльз были совершенно
согласны друг с другом: нужно отступить, дать хищникам насытиться и ничего пока
не предпринимать.
