Чарльз Маккензи был буквально ошарашен и к тому же
невероятно смущен оттого, что она не только так о нем подумала, но и поделилась
этим со священником.
– Понимаю теперь, отчего она была вся деревянная, когда
стала моей секретаршей. Она не верила мне.
– Вероятно. Она никому по-настоящему не верит. А этот
несчастный случай лишь убеждает девушку в собственной правоте. Но по крайней
мере это был совершенно чужой человек. Это большая разница. Душу по-настоящему
ранит лишь насилие со стороны любимого, близкого человека… ну, вообразите –
мать терзает свое дитя или мужчина свою подругу…
Ясно было, что священник – мудрый человек. Чарльз слушал его
с интересом, гадая, в какой мере все это имеет отношение к Грейс. Похоже было,
что отец Тим не знал всей истории девушки, и Чарльз надеялся, что священник
ошибается. Но все же этот человек знал Грейс куда лучше, нежели он сам. И слова
священника больно ранили Чарльза. Он мог лишь предполагать, что в ее жизни
случилось нечто воистину ужасное, что искалечило ее как женщину. А прежде он и
предположить не мог, что скрывается за ее внешней холодностью и безупречными
манерами.
– Вам известно что-нибудь о ее родителях? –
Чарльзу это было весьма любопытно, особенно теперь.
– Она никогда о них не рассказывает. Я знаю только, что
их нет на свете. Больше у нее никого нет. Но думаю, это ее не слишком печалит.
Она приехала сюда из Чикаго. Грейс никогда не говорит ни о родственниках, ни о
друзьях. Полагаю, это совершенно одинокая девушка, но она с этим уже смирилась.
Ее интересуют лишь работа в вашем офисе да приют Святого Эндрю. Она проводит
там от двадцати пяти до тридцати часов в неделю.
– А на меня она работает от сорока пяти до пятидесяти
часов… Послушайте, у нее остается время только на сон!
– Вот мы все и поняли, мистер Маккензи.
Чарльз просто умирал от желания поговорить с ней,
расспросить о ее жизни, разузнать, отчего она трудится в приюте… Это была уже
не просто прекрасная и исполнительная секретарша – приоткрылось нечто
завораживающе интересное, и в голове Чарльза роились сотни вопросов.
Потом сиделка впустила их в палату. И отец Тим деликатно
отошел, чтобы дать возможность Чарльзу поговорить с Грейс. Он безошибочным
чутьем уловил, что интерес этого человека к девушке куда сильнее, нежели
предполагает он сам или Грейс.
Когда Чарльз присел на стул около постели, Грейс была в
полузабытьи – это действовал укол. Но по крайней мере она не так страдала от
боли.
– Спасибо… за то, что пришли… – Она попыталась
улыбнуться, но распухшие губы не повиновались.
– Мне так жаль, что такое случилось с тобой,
Грейс. – Он намеревался поговорить с ней о приюте Святого Эндрю, но решил
повременить. – Они поймали парня, который… который…
– Он очень злился… из-за своей жены… Изеллы. –
Грейс не забудет это имя до конца своих дней.
– Надеюсь, его повесят, – зло бросил Чарльз.
Грейс открыла глаза и снова взглянула на него. На этот раз
губы сложились в жалкую улыбку, но выглядела девушка очень слабой и полусонной.
– Почему бы тебе не подремать? Я приду завтра.
Она кивнула. Отец Тим пробыл с ней всего пару минут, не
желая утомлять больную. Потом оба посетителя удалились. Чарльз подвез
священника на такси к приюту, а сам. поехал к себе, пообещав периодически
созваниваться с отцом Тимом. Он очень понравился Чарльзу. Маккензи намеревался
также непременно посетить приют. Он стремился разузнать о жизни Грейс как можно
больше, а это был один из верных способов.
Чарльз исправно посещал Грейс в течение трех дней,
пренебрегая ленчем и даже отменив встречу в ресторане с другом-продюсером.
Оставить Грейс в одиночестве он просто не мог. Когда ее перевели в отдельную
палату, Чарльз привез в больницу Винни. Пожилая женщина плакала, ломала руки и
целовала девушку в щеку, с трудом отыскав местечко среди бинтов и
кровоподтеков. Грейс к тому времени выглядела чуть лучше. Опухоль почти спала,
но у нее все болело – вдобавок она обнаружила, что практически ничем не может
пошевелить, разве что ногами… С почками дело обстояло недурно, врач сказал, что
без селезенки она вполне сможет обойтись, но каждая жилка болела, словно по ней
проехался трактор.
В субботу, почти что через неделю после происшествия,
частная сиделка, которую нанял Чарльз, не слушая ничьих протестов, с трудом
подняла Грейс с кровати и потихоньку отвела ее в ванную. Боль была столь
сильна, что девушка почти лишалась чувств, но, добравшись вновь до постели,
отпраздновала свою победу, выпив стакан свежего фруктового сока. Она была
бледна как полотно, но улыбалась, когда открылась дверь и вошел Чарльз с
букетом полевых цветов. Он ежедневно приносил ей свежие цветы, а также журналы,
конфеты, книжки… Он хотел хоть как-то подбодрить ее, но не знал наверняка, что
для этого нужно.
– Вы здесь? Почему? – Грейс была озадачена, увидев
его, и даже слегка покраснела. – Ведь сегодня же суббота! Неужели у вас не
нашлось более интересного занятия? – бранила она его.
Девушка уже куда больше походила на себя прежнюю. Правда, на
лице расцвела радуга – синяки приобрели самые разнообразные оттенки, от
темно-пурпурного до желтовато-зеленого, но отека уже почти не было, а швы
заживали так стремительно, что их с трудом можно было рассмотреть. И
единственное, что заботило теперь Чарльза всерьез, – это состояние ее
души. Чарльз не мог позабыть их разговора с отцом Тимом о том, что, возможно,
привело ее в приют Святого Эндрю. Но расспрашивать об этом было все еще
рановато.
– Разве вы не собирались уехать за город на
уик-энд? – Грейс прекрасно помнила, что сама созванивалась с
Лонг-Айлендом, договариваясь об участии Чарльза в регате. Она даже по телефону забронировала
для него маленький коттедж, а его появление у нее в палате означало лишь то,
что все полетело в тартарары.
– Я передумал и отказался, – небрежно бросил
Маккензи, внимательно наблюдая за ней. – Ты прекрасно выглядишь.
Он улыбнулся и протянул ей стопку журналов, которые купил
специально для нее. Всю неделю он присылал ей маленькие пустячки в подарок:
пижаму, симпатичные тапочки, маленькую подушечку, чтобы подкладывать под шею,
одеколон… Это смущало Грейс, но она с изумлением признавалась себе, что ей это
необыкновенно приятно. Она рассказала об этом по телефону Винни, и та сразу же
закудахтала, словно наседка. Грейс лишь смеялась над ней, называла ее
невыносимой и говорила, что она так и умрет романтической мачтательницей.
«Разумеется!» – гордо объявила Винни. Она также пообещала навестить девушку в
воскресенье.
– Я хочу домой, – печально заявила Чарльзу Грейс.
– Не думаю, что в ближайшие дни расположение светил
этому благоприятствует, – улыбнулся Маккензи. Врачи намеревались
продержать девушку в больнице никак не меньше трех недель, а это означало, что
в свой день рождения Грейс все еще будет валяться на больничной койке.
