– Ну же, Грейс… кому будет от этого плохо? Это же
только для нас двоих… для меня… ну хоть несколько снимков! Я их ни единой душе
не покажу, если тебе они не понравятся! Я обещаю. Шерил ведь права. Ты будешь
изумительной моделью.
– Но я вовсе не хочу становиться моделью, –
отвечала Грейс честно.
– Но почему, Боже ты мой? У тебя есть для этого все!
Рост, внешность, стиль, ты стройна, ты молода… многие девицы душу бы дьяволу
продали, лишь бы заполучить все это! Грейс, будь умницей… ну просто попробуй! С
кем тебе будет проще начать, как не со мной? К тому же я просто хочу иметь твои
фотографии. Мы знакомы только месяц, а я уже скучаю, когда тебя нет рядом.
Он ласково просил, нежно тычась носом ей в шею, и вот к
концу вечера, к собственному изумлению, она сдалась – единственно ради него.
Грейс взяла с него обещание никому не показывать снимки. Они уговорились о
съемке в субботу, и Маркус тотчас же сказал, что отказываться теперь
бесполезно.
– Никак в толк не возьму, чего ты стесняешься? –
смеялся он, колдуя над спагетти на кухне. Тем вечером они вплотную приблизились
к тому, чего так страшилась Грейс, – впервые за все это время. Но в конце
концов она сказала, что надо повременить еще чуть-чуть. У Грейс были как раз
«опасные дни», вовсе не так хотела она начать их отношения. К тому же за неделю
ничего не переменится. Грейс казалось даже, что так будет еще лучше.
Она всю неделю переживала по поводу предстоящей съемки, ей
отчаянно не хотелось становиться центром внимания и уж тем более – сексуальным
объектом. Ей нравилось работать в агентстве с моделями, но стать одной из них –
Боже упаси! Ведь на эту съемку она согласилась только ради Маркуса. И еще для
забавы. Он все на свете делал весело – таким она его знала. И вот в субботу она
появилась на пороге его студии ровно в десять утра, как и было договорено.
Накануне она провела вечер в клинике, работала допоздна и сильно вымоталась.
Маркус успел сварить кофе и подготовить всю аппаратуру. В
самом центре студии красовалось внушительных размеров кресло, обтянутое белой
кожей, – на него был небрежно наброшен белый песцовый мех. Все, чего хотел
Маркус, – это чтобы Грейс небрежно уселась туда в джинсах и белой майке.
Он попросил ее распустить волосы, потом уговорил сменить майку на одну из его
крахмальных белых рубашек и постепенно умолил даже расстегнуть пару пуговиц. И
хотя с каждым кадром количество расстегнутых пуговиц увеличивалось, все снимки
были невинными и скромными. А Грейс диву давалась – как, оказывается, все это
забавно! Он раз сто заставлял ее менять позу, поставил изумительную музыку, а
каждый щелчок камеры ласкал слух.
К полудню они еще не закончили – Маркус предложил ей бокал
вина и посулил необыкновенно вкусный домашний обед.
– Ты хорошо знаешь пути к сердцу девушки, –
рассмеялась она.
Маркус остановился и погрустнел.
– Если бы так. Я столько сил потратил, – признался
он.
Грейс вспыхнула и потупилась, а Маркус щелкнул затвором и
заявил, что сделал лучший, по его мнению, кадр. Шерил будет в восторге.
– А я приблизился… к твоему сердцу, Грейс? –
прошептал он чувственно.
Девушку словно затопила теплая волна. От вина у нее слегка
кружилась голова – она вспомнила вдруг, что в спешке забыла позавтракать. Глупо
было пить на пустой желудок, но Маркус уже успел вторично наполнить ее бокал, а
он был уже наполовину пуст! Она никогда не пила днем и теперь поражалась,
насколько крепким оказалось безобидное на вкус вино. И тут Маркус смущенно
попросил ее снять джинсы, уверяя, что его рубашка достаточно длинна. И вправду,
рубашка была ей почти что до середины бедер, но Грейс все равно воспротивилась.
Но в конце концов, когда Маркус вновь клятвенно пообещал не показывать
фотографий Шерил, она стянула джинсы и откинулась на спинку, утонув в белом
меху, – ноги ее были обнажены, а рубашка расстегнута до самой талии. Но
груди видно не было. Грейс чувствовала, как медленно проваливается в сон,
раскинувшись на кресле, а когда очнулась, то почувствовала, что Маркус целует
ее, а его руки ласкают ее тело. Странно – она отчетливо ощущала его губы и
руки, но продолжала слышать щелчки фотокамеры и видеть вспышки. Но она не
понимала, что происходит, – все кружилось и летело куда-то, она то
засыпала, то просыпалась. Ее подташнивало, но она не в силах была шевельнуться,
остановить то, что происходило, подняться и даже открыть глаза. А Маркус
продолжал целовать ее, затем она ощутила его прикосновение – на мгновение ее
охватил знакомый леденящий ужас, но, открыв глаза, она поняла, что все это ей
просто приснилось. Маркус стоял перед ней, глядя на нее с улыбкой. Во рту у
Грейс пересохло, и еще эта странная тошнота.
– Что происходит? – Она плохо себя чувствовала, ей
было плохо и страшно, а перед глазами плавали какие-то пятна, но Маркус лишь
смеялся.
– Думаю, просто вино сделало свое дело.
– Мне очень жаль. – Она чувствовала, что умирает,
но когда он опустился на колени рядом с ней и жарко поцеловал ее, у нее вновь
закружилась голова. Как это было приятно… Странное чувство: она хотела, чтобы
все это кончилось, она хотела остановить его – и не делала этого…
– А я ничуть не жалею, – зашептал Маркус, дыша ей
в ложбинку между грудей. – Ты великолепна, когда пьяна.
Грейс откинулась на спинку кресла, закрыла глаза и тут же
ощутила жаркое прикосновение его языка к животу. Он скользнул ниже, к трусикам,
проник внутрь и… глаза девушки широко раскрылись, и она подпрыгнула. Она не
могла!
– Ну-ну, детка… пожалуйста… – В самом деле, сколько ему
еще ждать? – Пожалуйста, Грейс… ты нужна мне.
– Я не могу… – хрипло прошептала она, уже желая его, но
страшась позволить ему овладеть ею.
В ее сознании ожило воспоминание о той самой ночи, когда
умер ее отец, – и комната поплыла перед ее глазами. Вино и впрямь сделало
свое дело… ее отчаянно затошнило, но она боялась в этом признаться. Руки
Маркуса ласкали ее тело, проникая туда, где уже долгие годы никто ее не трогал
– никто, кроме отца…
– Я не могу, – сказала она вновь. Но не могла
найти в себе сил, чтобы остановить его.
– Господи, но почему? – Впервые за все время их
знакомства Маркус вышел из себя, и тут она почувствовала, что куда-то
проваливается…
Когда она пришла в себя, он лежал рядом с ней на огромном
кресле, покрытом белоснежным мехом, и был совершенно обнажен. На ней все еще
были его белая крахмальная рубашка и трусики, а Маркус улыбался. Ее затопила
темная волна ужаса. Она ничего, ровным счетом ничего не помнила! Не знала, как
долго была без сознания, чем они занимались, но, очевидно, что-то произошло.
– Маркус, что случилось? – Испуганно спросила она.
Ее знобило, и она запахнула на груди рубашку.
– Хочешь знать, бэби? – Маркус, казалось,
веселился – да что там, он просто смеялся! – Ты была изумительна, детка!
Незабываема! – Говорил он непривычно холодно, злобно и жестко. Маркус был
неузнаваем.
