Дэвид самолично сходил в школу, где училась Грейс, надеясь,
что учителя заметили неладное, – и снова бесполезно. Они говорили, что
девочка была «трудная», то бишь очень стеснительная и замкнутая, даже в раннем
детстве, что чувство коллективизма было ей напрочь чуждо, что у нее вовсе не
было друзей. Еще бы, с тех пор как началась эта гадость с родным отцом, она, в
страхе, чтобы правда не выплыла наружу, отшила всех! Очевидно, что учителя
считали Грейс странноватой, но тем не менее вежливой и прилежной. Почти все они
знали, как тяжко болеет мать девочки, и считали, что на Грейс повлияло именно
это. А сексуальные домогательства отца? Боже упаси! Двое или трое упомянули о
тяжких приступах астмы, мучивших девочку с тех самых пор, как захворала мать.
Но вот странность! Никого из них не удивил ее ужасающий поступок.
Да, она всегда была странной, а после смерти матери и вовсе спятила.
Такую логическую цепочку было легче всего выстроить –
полиция пришла к точно такому же заключению: девочка стремилась заполучить
наследство, от горя слегка помешалась и сильно повздорила с отцом. Слишком уж
трудно было поверить в то, что Джон Адамс в течение четырех лет вел жизнь
настоящего извращенца, беззастенчиво используя жену и родную дочь. А
предположить, что до этого он нещадно избивал хворающую Эллен, было и того
труднее.
Но невзирая на полное отсутствие свидетельских показаний,
Дэвид ни на секунду не усомнился в правдивости Грейс. Он верил безоговорочно ее
словам, поэтому и промучился все лето, ища подтверждения, поэтому и решился
защищать ее на суде. Она наконец согласилась поведать полиции обо всем, но
поверить ей категорически отказались, сочтя это хитроумной выдумкой защитника.
Попытка подать жалобу государственному обвинителю также провалилась – подобно
полиции, обвинитель посчитал историю блефом. В отчаянии Дэвид кинулся к
прокурору федерального судебного округа – и вновь вернулся оттуда ни с чем. Ни
единому его слову не поверили. Теперь ничего не оставалось, кроме как до
последнего держаться этой версии на суде. Слушание было назначено на первую
неделю сентября.
В тюрьме Грейс исполнилось восемнадцать.
К тому времени ее перевели в камеру-одиночку. Газеты все
лето смаковали ее историю. Корреспонденты пробирались даже в тюрьму и пытались
взять у нее интервью. А охранники то и дело впускали фотографов. Репортеры
совали им новенькие хрустящие купюры и оказывались прямо перед ней, ослепляя ее
вспышками. Однажды ее даже сфотографировали сидящей на унитазе… А то, что она
поведала полиции, давно уже просочилось в прессу. Случилось именно то, чего она
так опасалась. Она чувствовала себя так, словно предала и родителей, и себя. Но
Дэвид неустанно твердил, что это ее единственная надежда выбраться из тюрьмы
или даже избежать смертной казни. Но – увы! – ничего не помогло. К тому
времени она уже смирилась с заточением, подумывала и о том, что ее в конце
концов могут казнить. А такая вероятность была – это признавал даже Дэвид, хотя
и неохотно. Это решит суд. Дэвид все еще лелеял надежду, что ему удастся
убедить присяжных в том, что девочка убила отца, чтобы прекратить мучительное
насилие или даже предотвратить собственную гибель. Она была молода, красива,
беззащитна – и она говорила сущую правду, в чем не возникало ни тени сомнения
ни у Дэвида, ни у Молли.
Первый удар был нанесен, когда им отказали в переносе
слушания дела в другой административный округ. Дэвид просил об этом на том
основании, что в Ватсеке на справедливость трудно рассчитывать, слишком уж
жители превозносили покойного Джона Адамса. Газеты пережевывали дело Грейс
несколько месяцев, выдвигая одну задругой собственные версии. А к сентябрю
пресса в один голос живописала ее как подростка, чокнутого на сексе, –
эдакое маленькое чудовище, в течение нескольких месяцев хладнокровно
обдумывающее убийство, чтобы захапать денежки. То обстоятельство, что денег как
таковых не было, дипломатично обходили молчанием. Называли ее также и маленькой
бестией, имевшей виды на родного отца как на сексуального партнера, –
якобы она застрелила его в приступе ревности. Словом, версий было множество, и,
хотя ни одна из них ни в малейшей степени не соответствовала истине, все они
были губительны для Грейс. Дэвид ни на секунду не мог вообразить, что после
всего этого можно рассчитывать на судебную справедливость, особенно в этом
городишке.
Состав суда уточнялся в течение недели, и, уступив
настойчивым просьбам Дэвида, судья назначил закрытое слушание дела. Сам судья
был сварливым стариком, имевшим привычку орать на подсудимых. К тому же он
прежде частенько играл с Джоном Адамсом в гольф. Но самоотвод он взять
отказался, мотивируя это тем, что они с покойным не были близкими друзьями, а
посему считал себя достаточно объективным. Единственное, что воодушевляло
Дэвида если приговор будет несправедлив, он вправе добиваться пересмотра дела.
Он заранее обдумывал все детали и был крайне взволнован.
Грейс предъявлено было окончательное обвинение – и оно было
ужасно. Согласно мнению обвинителя, девушка заранее планировала убрать отца
сразу после похорон матери, чтобы завладеть наследством прежде, чем он все
растратит или снова женится. Правда, она была наивна и не подозревала, что в
таком случае не сможет наследовать ему. К материалам дела присовокупили
фотографии Джона Адамса в качестве подтверждения того, что он был на редкость
хорош собой. Обвинитель то и дело повторял, что девушка была влюблена в него, в
своего родного отца. Причем в тот вечер она не только пыталась соблазнить его,
разодрав пополам свою ночную сорочку и представ перед ним нагой, но и имела
наглость, убив его, обвинить покойного в насилии над ней. Да, уже доказано, что
в ту ночь она была близка с мужчиной, но ведь ничего не указывает на то, что
этим мужчиной был именно ее отец. Предположили, что она улизнула из дому к
неведомому любовнику, отец крепко выбранил ее, потом она предложила себя ему, а
когда он ее с негодованием отверг, застрелила его.
Обвинитель требовал осуждения за преднамеренное убийство,
что влекло за собой пожизненное лишение свободы или даже смертную казнь. Она
совершила гнусное преступление, заявил обвинитель суду присяжных и всем
присутствующим (а в зале суда толпились и репортеры), и должна отвечать по всей
строгости закона. И не может быть снисхождения к девушке, которая не только
хладнокровно спланировала и совершила убийство, но еще и запятнала репутацию
покойного, пытаясь выгородить себя.
Грейс невыносимо было выслушивать все это. Ей даже казалось,
будто говорят о ком-то другом. А свидетели в один голос расхваливали и
превозносили до небес ее отца. Но про нее говорили лишь, что она либо
патологически стеснительна, либо с большими странностями. А компаньон отца
сразил ее наповал – это было самое худшее, что пришлось услышать Грейс. Он
утверждал, что в день похорон она то и дело спрашивала его о денежных делах
отца, а конкретно о том, сколько у него осталось денег после болезни матери.
– Я не хотел пугать девочку, потому и не рассказал, как
он потратился на лечение жены, да и о том, сколько он должен мне. Вот я и
сказал, что денег у него много. – Он печально взглянул на
присяжных. – Теперь я сожалею о том, что сказал. Может быть, если бы я
промолчал, он теперь был бы жив, – добавил он, с осуждением глядя на
Грейс. Глаза девушки были полны ужаса.
