Моим необыкновенным,
любящим и просто замечательным детям:
Беатрикс, Тревору, Тодду,
Нику, Саманте, Виктории,
Ванессе, Максу и Заре.
Ради вас я живу.
Вы – смысл моей жизни.
Вам принадлежит мое сердце
и вся моя любовь.
И простите за боль,
которую, возможно, принесла
вам эта страшная штука,
именуемая славой…
Я очень, очень всех вас люблю
Глава 1
Звуки органа уплывали в голубое небо над Веджвудом. В это
летнее утро, полное ленивой истомы, птицы пели в листве деревьев, а вдали
радостно звенел детский голосок. В церкви голоса сливались в мощный хор –
звучали знакомые гимны, те, что Грейс пела со своими домашними с раннего
детства. Но этим утром она ничего не могла петь. Она едва могла шевельнуться –
просто стояла, устремив взор на гроб матери.
Всем еще при жизни Эллен Адамс известно было, что она –
хорошая мать, добрая жена и уважаемая всеми горожанка. До рождения Грейс она
только и успела, что отучиться в школе. Ей хотелось еще детей, но не
получилось. Она всегда была слаба здоровьем, а в тридцать восемь лет у нее
обнаружили рак матки. После операции она перенесла и химиотерапию, и
радиотерапию… Но рак безжалостно добирался до легких, расползался по
лимфосистеме, затем проник в кости… И вот в сорок два года ее не стало.
Она скончалась дома, и Грейс в одиночку ухаживала за ней
вплоть до последних двух месяцев, когда отцу наконец-то пришлось нанять двух
сиделок в помощь измученной дочери. Но Грейс по-прежнему просиживала у постели
больной часами, приходя из школы. А ночами, когда больная особенно страдала,
дочь всякий раз спешила на материнский зов, помогала ей повернуться в постели и
дойти до ванной, давала лекарства… Сиделки работали лишь в дневные часы. Отец
не желал, чтобы они оставались в доме на ночь, и все понимали, как тяжко
приходится ему – еще бы, жена так тяжело больна… И вот теперь он стоял в церкви
рядом с Грейс и плакал, как ребенок.
Джон Адамс был хорош собой. Ему исполнилось сорок шесть, он
был одним из лучших адвокатов в Ватсеке, и уж точно самым популярным. Отслужив
в армии во время Второй мировой войны, он преподавал в Иллинойсском
университете, потом возвратился домой, в Ватсеку, что в ста милях от Чикаго.
Это был маленький чистенький городок, населенный весьма добропорядочными
людьми. Именно их немудреными юридическими делами он занимался. Он вел
бракоразводные процессы, разбирал тяжбы по поводу собственности, мирил
враждующих. Он всегда был справедлив – за это и снискал уважение. Он вел мелкие
гражданские дела, улаживал юридические формальности с судебными исками,
составлял завещания, содействовал при усыновлениях… Словом, он и его друг,
известнейший в городе врач, были самыми уважаемыми людьми и всеобщими любимцами
в Ватсеке.
В молодости Джон Адамс был звездой городской футбольной
команды, да и в колледже продолжал играть. Даже когда он был еще мальчишкой,
все с ума по нему сходили. Его родители погибли в автокатастрофе, когда ему
было шестнадцать, дедушки же и бабушки умерли задолго до этого – и почтенные
семейства просто-таки соревновались за право пригласить его пожить с ними, покуда
он не закончит школу. Он всегда был таким милым парнем, всегда готов был
помочь… Кончилось тем, что он жил поочередно в двух домах, причем обе семьи
обожали его.
Он практически всех в городке знал по именам, и многие
разведенные женщины и молодые вдовушки втайне вздыхали по нему – особенно в
последние годы, когда Эллен так тяжко болела. Но он был с ними всего-навсего
дружелюбен – ну разве что еще спрашивал, как детишки… Он не пялился на женщин –
кстати, именно за это и удостоился самых горячих похвал. «Видит Господь, уж
он-то имеет на это полное право, – говаривал один из стариков, – ведь
Эллен так хворает, и все такое… вполне мог бы начать за кем-нибудь ухлестывать.
Нет, кто угодно, но только не Джон! Он такой добрый муж…» Он был порядочен,
добр, честен – и преуспевал. Дела, которыми он занимался, были не бог весть
какими значительными, недостатка в клиентах он не ощущал. Даже его деловой
партнер, Фрэнк Уилле, то и дело поддразнивал его, желая знать, отчего это все,
звоня к ним в офис, сначала спрашивают Джона и лишь потом – его, Фрэнка. Да, он
был всеобщим любимчиком.
«Чем ты их приманиваешь – даешь им право на бесплатные
посещения бакалейной лавки на целый год, что ли?» – ухмылялся Фрэнк. Как
адвокат он не мог равняться с Джоном, но Дела вел добросовестно, к тому же
прекрасно составлял контракты, не упуская ни одной мелочи. Именно Фрэнк
внимательнейшим образом просматривал все контракты. Но лавры пожинал всегда
только Джон, звали к телефону всегда только его, и именно о нем слава
разнеслась на много миль, достигнув других городов. Фрэнк был невысоким
человечком малопримечательной наружности, не обладал ни очарованием, ни
миловидностью Джона – и все же они прекрасно ладили, зная друг друга еще со
времен колледжа. И теперь Фрэнк стоял в толпе поодаль, искренне соболезнуя
Джону и его дочери.
У Джона все будет в порядке, Фрэнк знал это. Он вновь
встанет на ноги, как это бывало прежде. Фрэнк мог побиться об заклад, что его
партнер в течение года обзаведется женой, пусть даже теперь он божится, что
женщины его не интересуют. А вот Грейс выглядит совершенно невменяемой,
оглушенной – ее безжизненный взор – устремлен на цветы, покрывающие алтарь… Она
очень красивая девушка – или была бы таковой, если бы захотела. В свои
семнадцать она стройна, как былинка, и высока, у нее грациозные плечи и руки,
прелестные длинные ноги, тонкая талия и приятно округлая грудь. Но она всегда
скрывала фигуру мешковатой одеждой – вроде тех длинных и просторных свитеров,
которые она покупала у Армии спасения. Джон Адамс не был, разумеется, богачом,
но мог бы одевать дочь и получше, если бы она того хотела. Но, не в пример
девушкам-однолеткам, Грейс не волновали ни платья, ни мальчики – в силу неких
причин она явно старалась выглядеть хуже, чем была на самом деле. Она совсем не
пользовалась косметикой, а ее длинные рыжевато-каштановые волосы просто
струились по спине, причем длинная челка, словно намеренно, прикрывала огромные
васильково-синие глаза. К тому же она никогда не смотрела никому прямо в глаза,
никогда ни с кем не заговаривала первой. Многих изумляло, до чего же она хороша
– правда, только если им удавалось ее рассмотреть. Ведь если не задержать на
ней взгляда, ее можно вовсе не заметить. Даже сегодня на ней старое, унылое
материнское платье. Черное. Оно мешком висит на ней, и она выглядит лет на
тридцать, не меньше. Волосы у нее закручены на затылке в безобразный пучок, а
лицо почти белое…
– Бедное дитя! – шепнула секретарша Фрэнка, глядя,
как Грейс медленно бредет рядом с отцом вслед за гробом. – Бедный Джон…
Бедная Эллен… Как много пришлось им вынести…
Частенько поговаривали, что Грейс уж очень стеснительна,
чересчур необщительна. Пару лет назад даже пополз слушок, будто она слабоумна,
но все, кто учился вместе с ней, прекрасно знали, что это ложь. Она была
способнее большинства одноклассников – просто мало говорила. Она любила
одиночество, и если кто-то заставал ее беседующей с одноклассницами, это было
целым событием. Стоило ей засмеяться в школьном коридоре – и она тотчас чего-то
пугалась, и снова застывала словно статуя… Она не была сумасшедшей – это
одноклассникам было хорошо известно. Но дружелюбной ее никак нельзя было
назвать. И это было тем более странно, потому что родители ее были очень
общительны. А вот Грейс – никогда. Даже будучи совсем малышкой, она всегда
стремилась уединиться, отгородиться от всех. И не однажды девочке приходилось
идти домой из школы в полном одиночестве, мучаясь от приступа астмы…
