«Ух какая понимающая девчонка попалась!» – пискнул Сребреник.
Афанасьев посмотрел на Лену. Она стояла в своем легком белом платье, чуть подрагивающем на ветру; ее тонкий вполоборота профиль вдруг показался ему таким далеким, словно он увидел его выбитым на серой плите, отделенной от него громоздкой грудой веков… Он опустил глаза и увидел, что весь асфальт у его ног исписан мелом и белые, размываемые начинающимся дождем линии складываются в смешные рисунки, набросанные шаловливой детской рукой. Женя засмеялся и произнес в манере Сребреника:
– Ух и напугал я вас, верно, Лена. И вообще, что за скверная привычка «выкать»? Давай на «ты».
– Давай, – тотчас же согласилась она. – Идем, Женя. Ты, кстати, весь перемазался. Это надо же так упасть – в единственную лужу в городе!
– И, как назло, самую грязную.
– Конечно, самую. Ведь у нее нет конкурентов. Она же – единственная.
Под ногами захрустела опавшая листва: они вошли в ворота городского парка, за которым находился дом, где жила Лена. Несмотря на ранний час– всего-то десять часов, максимум четверть одиннадцатого, – парк был пустынен. Только одинокая, сгорбленная фигура виднелась на одной из ближайших лавочек – очевидно, какой-то бомж, не найдя лучшего пристанища, прикорнул под сенью огромного раскидистого вяза. И теперь на него с легким шуршанием падали листья.
Афанасьев посмотрел на этот обломок цивилизации и засмеялся: так нелепы показались ему его недавние страхи и так умиротворяюще-спокойна была разлитая в мерно остывающем воздухе сентябрьская тишина. И даже умолкший бес Сребреник уже не существовал, да и как можно было поверить в такую небыль?.. И тут пошел ливень.
– Мы совсем промокли! – смеялась Лена, когда Афанасьев, позабыв о своих недавних недомоганиях, буквально волок ее по превратившейся в русло бурного ручья аллее. – Ты промок, – сказала она, когда они наконец очутились под козырьком подъезда, и ткнулась влажным лбом с прилипшими к нему русыми прядями в его пахнущее мокрыми осенними листьями плечо. – Пойдем выпьем горячего чаю. Брюки очистишь. Посмотри, тебе на спину налипла разная шелуха… Да-а-а!
– К тебе? – машинально вырвалось – не успел сдержаться – у Афанасьева.
«А что сдерживаться?» – ляпнул Сребреник, и Женя едва удержался оттого, чтобы снова не послать подальше этого беса, эту невесть откуда налипшую, как шелуха из мокрого, облепленного осенними безделицами старого парка, нечисть.
Он вопросительно посмотрел на Лену.
– Я живу одна, – сказала девушка, – так что ничего страшного… и… не подумайте чего, Евгений Владимирович, – невесть почему снова перешла она на протокольный официоз.
Громко мяукнула подъездная кошка, и ее срывающийся голос потонул в надрывном и хриплом порыве ветра; а со стены сорвало плохо приклеенное объявление, и белый листок, то трепещуще застывая в воздухе, то бешено вращаясь и хаотично взлетая, словно танцор с перебитой ногой, растаял во тьме насупившегося вечернего парка.
Нет смысла вникать в дальнейшее. Скромно надеемся, что даже вертлявый бес Сребреник отворотил свое рыльце. Впрочем, об этом история умалчивает. Но так или. иначе – через полчаса Лена и ее случайный усталый гость стали любовниками.
А наутро позвонил на Женькину мобилу (почти разряженную) Серафим Иванович и срывающимся голосом сообщил, что только что на счет их агентства переведено ДВАДЦАТЬ тысяч долларов. Невероятная сумма для провинциальной журналистской информконторки. Это был аванс…
Судя по голосу, гражданин Сорокин был испуган. За что, за что им платят столько, ведь еще ничего не сделано?..
3
– Колян, мне срочно нужно с тобой поговорить.
– Да ты че?.. Врв-в-в… гыбм-м-м… ты че в такую рань-то звонишь?
– Какая рань, Колян? Одиннадцать часов! Это… мне с тобой нужно поговорить, срочно. Тут небольшая проблемка.
– Ну, так сегодня суббота! Можно подольше поспать, блин!
Судя по голосу Ковалева, вчерашняя пьянка протекала после ухода Афанасьева из сауны еще долго, бурно и живописно, в связи с чем высказывания Коляна и главным образом их тембр и тон смутно ассоциировались… гм… с фугой в исполнении испортившегося сливного бачка, что ли.
– Ну чего там? – пробурчал Ковалев. – Опять какие-то терки не по делу?
– На этот раз куда как по делу.
– И что за дело?.. Так скажешь или это, ну, типа – не по телефону?
– Не по телефону. Ничего так дельце. Ценой в двадцать тысяч баксов для начала в качестве аванса.
Колян сразу проснулся. Из уст Афанасьева ему никогда не приходилось слышать оглашения таких сумм, которые для самого Ковалева были делом, в общем-то, довольно обыденным. А вот что касается Афанасьева… Последний являлся человеком, вот уже два с лишним месяца сидящим без денег, так что для него и сто баксов явились бы гигантской суммой, не говоря уж о цифре в 200 (двести!) раз большей!
Колян выдохнул:
– У тебя что… заказ какой наклюнулся?
– Вроде того. Коля, все после. Давай встретимся. Нужно с тобой посоветоваться, дружище. Может, что-нибудь и подскажешь. А то я, честно говоря, скоро с катушек спрыгну.
– Ну ладно, давай я к тебе заеду.
– Да я не дома ночевал.
Колян тотчас же подпустил известную долю двусмысленной масляной иронии:
– Что, девчонку подцепил? Не ту, про которую ты вчера в бане рассказывал, а?
– В точку. Только не подцепил, а… К ней как-то это слово не подходит. Ладно. Но она тут ни при чем. В общем, я сейчас в редакцию, а потом сразу к тебе. Ты один?
Колян поднялся с кровати, повертел головой и ответил в трубку:
– А черт его знает. Я не помню, как и пришел. Жена могла или вчера уйти в знак протеста к подруге ночевать, или сама до сих пор дрыхнет еще. В общем, ты когда подтянешься?
– Думаю, через час. Если буду задерживаться или случится что-то непредвиденное…
– А что, может случиться? – перебил Колян.
– Может. Мне после вчерашнего кажется, что вообще ВСЕ может случиться. Причем сложное такое ощущение… предчувствие, замешанное на…
Колян не любил детальной нюансировки Жениных настроений и мироощущений. Он вообще предпочитал не копаться в разного рода слюнявых мелочах, как он сам это квалифицировал. Потому он решительно перебил своего друга, говоря:
– Ладно, все ясно. В общем, жду тебя к обеду. Я тут как раз немного здоровье поправлю, а то что-то голова болит и вообще…
Здоровье Колян Ковалев действительно поправил. В чем, в чем, а в этом он толк знал. Потому что к приходу Жени Ковалев был уже другим человеком, в корне отличным от того, кто поднял трубку по-утреннему звонку Афанасьева. Этот в корне отличный индивид имел весьма свежий вид, был выбрит и благоухал дорогим одеколоном. Правда, помимо запаха одеколона, просачивались и другие запахи, к примеру – свежего алкоголя. Нет никаких сомнений, что Колян только что удачно опохмелился. Впрочем, Женя и так нисколько в этом не сомневался, потому сразу перешел к делу. Сделал он это в манере, весьма удивившей его друга и соратника: подошел к столу и одну за другой выложил две пачки купюр, каждая бумажка достоинством по пятьдесят долларов. Колян недоуменно смотрел на эти манипуляции Жени, а потом спросил с оттенком подозрительности:
