Фрей Констанций надул щеки и заорал (ну совершенно не в духе тихоголосых доминиканцев):
– Отвечай, презренный, когда и как был сопричислен козням дьявола?
Женя аж присвистнул. Хорошенькое начало допроса! Осталось назвать только место и время вербовки.
– Ты! – Палец фрея Констанция уперся во Владимира Ильича.
– Между прочим, уважаемый товарищ… – витиевато начал тот, а потом, наверно, впав в полемический задор, перешел на более простую лексику: – Ясней формулируйте обвинение! Что это за… голословность? С таким же успехом я могу обвинить вас, скажем, в том, что вы подсматриваете за голыми послушницами в женском монастыре и делаете свои выводы! Ну? Что молчите, батенька?
Фрею Костанцию, верно, никогда не приходилось видеть таких наглых еретиков и колдунов, которые ставят ему встречные обвинения. Он поморгал глазами с довольно глупой миной на лице, а потом пошел по наезженной дорожке:
– Значит, упорствуешь в грехе своем? Подумай о душе! Плоть тленна и бренна, и лишь душа бессмертна, и если здесь гореть в очищающем огне лишь миг, то ТАМ, в другом месте, придется гореть вечно! Затрещат кости, и задымится, сгорая на адских крючьях, мясо грешников!..
– Вы, мой друг, так аппетитно говорите обо всём этом, что мне захотелось покушать, – примирительно заговорил Владимир Ильич. – Вот только не следует, хм-хм, чтобы жаркое подгорало. Самое главное в жарком – это вовремя и умело пользоваться соусом. Самое лучшее жареное мясо едал я в Берне. Там, признаться, отлично готовят повара-итальянцы! А еще неплохо кушали на Третьем съезде РСДРП в Лондоне. А вот в Шушенском…
Тупой фрей Констанций выпучил глаза, а педантичный фрей Хуан пометил у себя: «еще и грех чревоугодия».
Разговор шел на испанском, так что Женя ничего не понимал, но до него долетал шепот рядом стоящего Джованни Джоппы, который вычленял основную суть данной полемики, переводя на итальянский.
Вскоре фрей Хуан предложил обвинителю допросить Афанасьева. Наверно, суд уже вынес свое суждение по поводу Владимира Ильича. Женя тоже ничего не сказал по существу, а дона Педро назвал «пленником своих заблуждений», что неожиданно вызвало в суде одобрительную реакцию. Наверно, они подумали, что тем самым Женя частично признает свою вину.
Допрос несчастного Джованни Джоппы был бы комичен, если бы происходил на сцене театра под сенью Мельпомены, а не в зале инквизиции под скрещенными взглядами отцов-доминиканцев. При демонстрации говорящей жабы Акватории все увидели – о, воистину есть на земле чудеса! – улыбки на лице двух из семи инквизиторов. Однако жаба молчала, как Олег Кошевой в гестапо. Но это были цветочки… Самое интересное, как оказалось, началось после того, когда измотанный глупым упрямством или же дьявольской болтливостью проклятых еретиков и колдунов фрей Констанций перешел к плотному допросу Инезильи.
Девушка сделала два шага вперед и остановилась перед судьями. Фрей Хуан попросил подойти и главного свидетеля – кающегося грешника дона Педро де Сааведру. На этот раз допрос повел сам Торквемада. Верно, Великий инквизитор веры чувствовал, что тут скрывается нечто более важное, нежели можно было выудить из почти балаганного допроса товарища Ленина и Жени Афанасьева бестолковым сеньором Минус Двести, фреем Констанцием.
– Дон Педро де Сааведра, признаете ли в этой женщине Инезилью Мархито, дочь мориска?
– Да, отец мой.
– Вы признаете, что Святая палата направляла вам просьбы выдать ее инквизиции, а вы отвергли ее требования?
– Да, отец мой.
Голос Торквемады стал почти ласковым:
– А теперь, сын мой, скажите, признаете ли вы правоту Святой палаты в том, что эта женщина – ведьма?
Показалось, что кающийся гранд поколебался с ответом. Впрочем, Томас де Торквемада и не стал его выслушивать. Он поднялся во весь рост и величественно кивнул фрею Констанцию. Тот куда-то исчез и через минуту вернулся с массивным серебряным крестом. Торквемада кивком же велел передать его фрею Хуану, который уже наготове поджидал получения почетной эстафеты. Да будет позволено выразиться сим спортивным термином в суровой обители братьев-инквизиторов, где рескриптом от 1472 года был запрещен футбол (плевок в сторону англичан, якобы изобретших эту игру!) как дьявольская суета сует!..
Фрей Хуан принял крест и, читая молитву, медленно направился с ним к донне Инезилье. Женя Афанасьев тоскливо смотрел на это удручающее действо и вспоминал, как примерно подобным образом проверяли на приверженность к инфернальной среде Ксению. Ну что это ожившее пугало хочет от прекрасной, милой женщины?.. Если у него проблемы с потенцией, так пусть выпишет из двадцать первого века виагру (хоть группу, хоть лекарственное средство), а сам Афанасьев взялся бы ему в этом поспособствовать, лишь бы закончилась эта волокита и всё завершилось благополучно.
Тем временем фрей Хуан, не внимая мыслям Жени Афанасьева (не дион же он, чтобы их читать?), приближался к Ксю… тьфу ты, к Инезилье! По мере того как он загребал своими сухими ножонками новый шаг, он всё выше поднимал серебряный крест и всё громче возвышал голос, на звучно-медной латыни читающий молитву.
Женя смотрел с недоумением и смутной презрительной досадой; Владимир Ильич и вовсе потерял интерес к происходящему и вертел головой по сторонам, оглядывая величественный зал и время от времени бормоча: «Архинедурно, батеньки! Хорошая резиденция! Я себе в Горках вот тоже построю!..» По всей видимости, товарищ Ульянов получил по голове еще основательнее, чем мог представить себе унылый Женя Афанасьев.
Фрей Хуан приблизился к донне Инезилье на расстояние одного шага и медленно осенил ее серебряным крестом. И вот тут глаза Афанасьева медленно, но верно полезли в район лобных выпуклостей: нежный профиль Инезильи неуловимо изменился, поплыл, словно Женя видел ее сквозь мутное стекло, по которому хлестали потоки дождевой воды… но никакого стекла не было, да и не нужно было, чтобы облик девушки за несколько мгновений претерпел изменения, и изменения ужасные.
УЖАСНЫЕ!
Стоявший рядом с ней дон Педро в своем дурацком балахоне каящегося грешника вдруг переменился в лице, зашатался и в ужасе упал на пол ничком, прикрыв лицо руками. На том месте, где только что стояла донна Инезилья, теперь выгнула спину… громадная черная собака! Она повернула голову, и ее ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ глаза, горящие, свирепые, но тем не менее осмысленные и видящие – не как у дикого зверя, но как у разумного существа! – глянули на Женю Афанасьева. Афанасьев застыл на месте и впервые в своей жизни физически почувствовал, как кровь останавливается в жилах, как тоскливая мука выгибает свое дряхлое тело где-то там, в глубине его существа… Господи! Фрей Хуан, несущий крест, слабо вскрикнул и едва не выронил свою драгоценную ношу, а уже в следующую секунду гигантский оборотень перевел свое внимание с Афанасьева на фрея Хуана и – прыгнул.
Защищаясь, фрей Хуан выставил крест перед собой. Оборотень обрушился на него всей массой, сбил с ног… но тут же с воем отпрыгнул. В воздухе запахло паленой шерстью, и на черной шкуре чудовища проступили две подпалины – крест-накрест… Инквизиторы повскакивали со своих мест. Один Торквемада остался сидеть неподвижно, как будто его нисколько не заботило, не пугало происходящее. Черная громадина разинула пасть, и Афанасьев увидел алый бархат пасти и слюну, стекающую с мощных белых клыков. Стоявший рядом с ним Владимир Ильич встрепенулся и залопотал:
