А Нью-Йорк жил своей жизнью. Богатая публика ходила на
вечеринки, приемы и балы, и наряды из Зоиного универмага раскупались с
быстротою молнии.
Она даже подумывала арендовать еще один этаж, но боялась,
что торопится, что дело может заглохнуть.
— Посмотри, дорогая, какой у тебя успех! —
успокаивал ее Саймон. — Твой бизнес никогда не заглохнет.
Если уж тебе удалось запустить это дело на такие обороты,
все будет в порядке и дальше. Ты поддерживаешь свою марку за счет качества и
стиля. И пока и то, и другое у тебя есть, покупатели в магазине всегда будут.
Поверив в его слова, Зоя работала еще усерднее.
В универмаге она пропадала целыми днями, поэтому, когда Сашу
снова решили исключить из школы перед самыми рождественскими каникулами,
пришлось звонить ей на работу. Они устроили ее в Lycee Francais
[13]
— небольшую школу, которой руководил один весьма известный француз, не
допускавший у себя никаких вольностей; он сам позвонил Зое «пожаловаться на
мадемуазель». Зоя схватила такси и помчалась на Девяносто пятую улицу умолять
его не исключать ребенка. Оказалось, что Саша прогуливала, курила сигареты и
бегала на танцы.
— Вы должны наказать ее, мадам. Вы должны потребовать
от нее строгого соблюдения дисциплины, иначе, мадам, боюсь, мы все однажды
пожалеем, что не сделали этого. — Но после длительного разговора с Зоей
француз согласился Сашу не исключать, ей решили дать испытательный срок после
рождественских каникул. Саймон, со своей стороны, пообещал, что будет сам каждый
день отвозить ее в школу, чтобы точно знать, что она не прогуливает уроки.
— Как ты думаешь, может быть, мне надо каждый день
уходить из универмага, когда она возвращается домой из школы? — спросила
Зоя Саймона в тот вечер. Она больше чем когда-либо чувствовала себя виноватой,
что на воспитание дочери у нее не хватает времени.
— По-моему, не стоит, — честно сказал ей Саймон,
впервые по-настоящему разозлившись на Сашу. — Ей уже четырнадцать лет,
может и одна дома посидеть. — И только тут Саймон сообразил, что иногда
Зоя приходит домой не раньше семи. В универмаге всегда было столько дел! Менять
модели, выписывать спецзаказы… Главное же, клиенты постоянно требовали графиню
Зою. «Ты не можешь все делать сама», — часто говорил ей Саймон, но Зоя была
другого мнения, хотя и понимала, что ей следует больше времени уделять детям.
Но Николаю почти восемнадцать, а Саша всего на четыре года моложе его, вряд ли
их можно все еще опекать.
— Саше ничего не останется, как научиться прилично
вести себя. — И когда в тот вечер Саймон высказал Саше все, что он о ней
думает, она выскочила из библиотеки и заперлась у себя в комнате, а Зоя
заплакала.
— Иногда мне кажется, что она расплачивается за ту
жизнь, которую вела я. — Она вытерла глаза платком Саймона и грустно
посмотрела на него. В последнее время она очень волновалась за Сашу, и Саймон
сердился на нее за это. — Я всегда была на работе, когда она была
маленькая, а теперь… кажется, уже поздно, ее уже не переделаешь.
— Тебе и не надо ее переделывать, Зоя. У нее есть все,
о чем только можно мечтать, в том числе и родные, которые обожают ее. —
Беда заключалась в том, что Саша была ужасно избалована, но Саймон не хотел ей
этого говорить. Когда она была маленькой, отец позволял ей все, а потом ей во
всем потакали Николай и Зоя. Да, Зоя не отказывала ни в чем и Николаю, но тот
становился от этого только добрее и рассудительнее, ценил все, что Саймон делал
для него, не в пример Саше, которой все было мало; почти ежедневно она
устраивала скандалы. Если она не требовала новое платье, то ей нужны были новые
туфли или развлекательная поездка, или же она ныла из-за того, что они не
поехали в Санкт-Мориц, или что у них нет загородного дома. Саймон стал к тому
времени весьма состоятельным человеком, однако ни он, ни Зоя к излишней роскоши
не стремились. Роскошь ее не прельщала; ей было гораздо важнее не богатство, а
родство душ с Саймоном.
Зоины волнения из-за Саши чуть было не испортили им
рождественские праздники, а после православного Рождества она выглядела просто
больной. Зоя побледнела, осунулась, она целыми днями пропадала в магазине, как
будто хотела забыть за работой о своих тревогах. Чтобы хоть как-то развлечь ее,
Саймон объявил, что они поедут в Солнечную Долину без детей кататься на лыжах.
Это еще больше разозлило Сашу. Она заявила, что поедет с ними, но Саймон
сказал, что это исключено: они должны оставаться в Нью-Йорке и ходить в школу.
Тогда Саша сделала все, чтобы испортить им поездку. Она позвонила, что заболела
собака, но на следующий день Николай сообщил, что это не правда; она пролила
чернила на ковер в своей комнате, и им позвонили из школы, что она снова
прогуливает занятия. Единственное, чего хотелось Зое, — это поскорее
вернуться домой и снова установить за девочкой контроль. Но она так
разволновалась, что в поезде ей стало совсем плохо. Саймон настоял, чтобы она
пошла к врачу.
— Не говори глупости, Саймон, я просто устала, — с
раздражением сказала она, что было так на нее не похоже.
— Дело твое, но ты выглядишь ужасно. Даже моя мать,
увидев тебя вчера, сказала, что беспокоится за тебя.
Зоя рассмеялась, ведь Софью Хирш больше заботило ее
вероисповедание, а не здоровье. Но в конце концов она согласилась на следующей
неделе пойти к врачу, хотя и считала, что это глупо. Она знала, что слишком
много работала и очень переволновалась из-за Саши, хотя девочка стала вести
себя приличнее после их возвращения из Солнечной Долины.
Диагноз врача оказался совершенно неожиданным.
— Вы беременны, миссис Хирш. — Доктор добродушно улыбнулся,
закончив осмотр. — Или вы предпочитаете, чтобы я называл вас графиней
Зоей?
— Что, простите? — Она уставилась на него, не веря
своим ушам. Ей было сорок лет, и меньше всего ей хотелось ребенка — даже от
Саймона. Два с половиной года назад, поженившись, они договорились, что о
ребенке не может быть и речи. Она знала, что Саймон от этого решения не в
восторге, но теперь, когда у них появился универмаг, о детях нечего было и
думать.
«Это нелепо, — размышляла она, с недоверием глядя на
врача. — Нет, это невозможно!»
— Вот так-то! — Он задал ей еще несколько вопросов
и подсчитал, что ребенок должен родиться к первому сентября. — Ваш муж
будет рад?
— Я… он… — Зоя не могла говорить, глаза ее наполнились
слезами, и, пообещав доктору прийти через месяц, она выбежала из кабинета.
За ужином в тот вечер она сидела с таким видом, как будто
кто-то в семье умер, и Саймон несколько раз с тревогой посмотрел на нее. Но он
дождался, когда они остались наедине, и только тогда спросил, что же сказал
доктор.
— Что-нибудь неладно? — Он знал, что не сможет
жить, если с ней что-нибудь случится, а по ее глазам он видел, что Зоя чем-то
ужасно огорчена.
— Саймон… — Она с тоской посмотрела на него. — Я…
я беременна.
