Во время похорон Николай стоял рядом с матерью — маленький
мужчина держал ее за руку и тихо плакал, когда хор запел берущую за душу «Аве
Мария».
За последнюю неделю с жизнью расстались многие; одни
покончили жизнь самоубийством, другие, как и Клейтон, умерли от удара. Зоя не
боялась за себя, она горевала — как бы там ни было, она лишилась его.
— Не знаю, любимая… Не знаю почему… Он перенес ужасное
потрясение и… улетел в рай к богу. — Зоя всхлипнула. Николай внимательно
слушал.
— Теперь он будет с дядей Ники и тетей Алике? —
тихо спросил он, и Зоя встретилась с ним глазами.
Она всегда говорила ему, что они живы, но зачем?
Какое это теперь имело значение? Все, кого она любила,
умерли… все, кроме ее детей. Выйдя из машины, она прижала их к себе и поспешила
в дом. Домой она не пригласила никого, она не хотела никого видеть, ей не
хотелось ничего объяснять, ничего рассказывать. Достаточно уже того, что
пришлось сказать детям. Зоя решила подождать несколько дней, она уже сказала
прислуге, что они вольны уходить. Она решила оставить только одну служанку и
няню, готовить она сможет сама. И шофер собирался уйти, как только она продаст
машины. Он пообещал помочь ей. Он знал несколько человек, которым нравились
«Альфа-Ромео» Клейтона и «Мерседес», которым пользовалась она; продать же
«Испано-Сюизу» не составляло труда. Правда, Зоя сомневалась, остались ли
состоятельные люди, которые могли бы купить такие дорогие автомобили.
Старая Сава подошла к ней и лизнула ей руку, как будто она
все понимала. Зоя села в спальне у камина, глядя на то место, где он умер всего
несколько дней назад. Казалось невероятным, что он умер… что Клейтона больше
нет… Теперь ей предстояло так много сделать. Она позвонила адвокатам на
следующий же день после его смерти, и они пообещали все ей объяснить.
После консультаций с ними Зоя пришла в ужас. Положение было
еще хуже, чем думал Клейтон. Долги были огромными, денег не оставалось совсем.
Адвокаты посоветовали ей попытаться продать дом с обстановкой на Лонг-Айленде
за любую цену. Зоя дала согласие, и дом со всем содержимым продали с аукциона.
Она даже не стала забирать собственные вещи, ибо знала, что не сможет смотреть
на них. Зоя не была исключением, все, кто не покончил жизнь самоубийством или
не бежал куда глаза глядят подальше от кредиторов, поступали точно так же.
И только в субботу она смогла заставить себя заняться
детьми. Она ела вместе с детьми, но двигалась машинально, ходила из комнаты в
комнату и говорила только по необходимости. Она была не в силах ни о чем
думать. Столько всего надо было сделать, столько всего уложить, продать, —
а потом еще искать жилье…
Зоя понимала, что ей надо найти работу, но пока она не могла
даже думать об этом. Дети вызывали у нее щемящее чувство горечи. Она знала:
Саша пока слишком мала, чтобы понять происходящее, да и Николаю еще многое
предстоит объяснить; разговора с сыном она боялась больше всего, боялась
посмотреть ему в глаза. Кончилось тем, что она просто прижала его к себе, и они
вместе заплакали по мужу и отцу, которого так любили. Но Зоя знала: она должна
быть сильной, такой, как была ее бабушка, ведь тогда их жизнь складывалась еще
хуже. Она даже подумала, не вернуться ли с детьми в Париж, где жизнь, возможно,
дешевле, но и там были свои проблемы; Сергей Оболенский рассказывал, что сейчас
в Париже четыре тысячи русских работают водителями такси. Да и дети будут
чувствовать себя там чужими — нет, лучше остаться в Нью-Йорке.
— Николай… милый… нам придется переехать отсюда. —
Зоя сама чувствовала, как натужно, неестественно звучат ее слова.
— Потому что папа умер?
— Да… нет… ну, потому… Потому что теперь мы бедные…
Потому что мы больше не можем позволить себе жить здесь… Потому… потому что для
нас наступают трудные времена. Мы больше не можем здесь оставаться.
Мальчик серьезно посмотрел на нее, стараясь не выдавать
своего страха; Саша же в это время как ни в чем не бывало играла с собакой, а
няня в слезах тихо вышла из комнаты. Она-то знала, что тоже должна будет уйти,
и у нее разрывалось сердце, оттого что придется расстаться с детьми, которых
она воспитывала с самого рождения. Но Зоя уже предупредила няню, чтобы та
искала себе место, и делать было нечего.
— Мама, мы будем бедными?
— Да. — Она всегда говорила ему правду. — У
нас не будет ни большого дома, ни автомобилей. Но у нас будет все необходимое…
кроме папы… — Зоя почувствовала, что комок подступает к горлу. — Главное,
мы вместе, дорогой. И всегда будем вместе. Помнишь, что я рассказывала тебе о
дяде Николае и тете Алике и их детях, когда они вместе поехали в Сибирь? Они
были смелыми и сделали из этого что-то вроде игры. Они всегда помнили, что
самое главное — быть вместе, любить друг друга и быть сильными… именно так
должны поступать сейчас и мы.
— Мы поедем в Сибирь? — Николай оживился, и Зоя улыбнулась.
— Нет, дорогой, не поедем. Мы останемся в Нью-Йорке.
— А где же мы будем жить? — Как и всех детей, его
интересовали самые простые вопросы.
— В квартире. Мне надо будет найти квартиру.
— Красивую?
Зоя вдруг подумала о Машиных письмах из Тобольска и
Екатеринбурга.
— Красивую, обещаю.
Николай вновь печально посмотрел на нее.
— Мы сможем взять с собой собаку?
Слезы снова навернулись ей на глаза, когда она посмотрела на
Саву, играющую на полу с Сашей, а затем вновь перевела взгляд на сына.
— Конечно, сможем. Она ведь у меня с
Санкт-Петербурга. — Зоя осеклась. — Мы ее не бросим.
— Я могу взять игрушки?
— Можешь, но не все… возьмешь столько, сколько
поместится в квартире. Обещаю тебе.
Он немного успокоился и улыбнулся.
— Хорошо.
А затем его глаза вновь наполнились слезами: он подумал об
отце и о том, что никогда его больше не увидит.
— Мы скоро переедем?
— Думаю, что да, Николай.
Он кивнул, обнял ее, а потом позвал Сашу и собаку, и они
вышли из комнаты. Зоя сидела на полу, глядя им вслед, и молила бога, чтобы она
стала такой же сильной, какой была Евгения Петровна… Но тут Николай на цыпочках
вернулся в комнату.
— Я люблю тебя, мама.
— Я тоже люблю тебя, Николай… очень, очень люблю тебя…
Он подошел поближе и, не говоря ни слова, вложил ей что-то в
руку.
— Что это?
Это была золотая монета, которой мальчик очень гордился.
Клейтон подарил ему эту монету несколько месяцев назад, и мальчик всем ее
показывал.
— Ты можешь продать ее, если хочешь. Тогда, может быть,
мы не будем такими бедными.
— Нет… нет, милый… она твоя… Папа подарил ее тебе.
