Взлетев наверх, она стащила с головы капор, сбросила шубку
на руки горничной и уже устремилась было в свою комнату, как вдруг за спиной раздался
знакомый голос:
— Стой, кто идет?
— Тише! — яростно прошептала Зоя. — А ты что
тут делаешь?
На площадке лестницы стоял ее брат Николай — высокий
красавец в мундире Преображенского полка.
Зоя знала, что многие ее подруги по Смольному институту заглядывались
на него.
— Где мама?
— Мама-то в столовой, где ж ей еще быть? А вот ты где
пропадала?
— У меня были дела. Не задерживай меня, я и так
безбожно опаздываю, а мне еще надо успеть переодеться.
— Нет уж, ты лучше иди в чем есть. Мама и без того
будет сердиться, — со смехом сказал Николай, сощуривая свои зеленые, как у
Зои, глаза.
— Она говорила что-нибудь? — после минутного
колебания спросила Зоя. — Ты видел ее?
— Еще нет. Я только что приехал. Мне нужно поговорить после
обеда с отцом. Ладно, беги переодевайся, а я постараюсь отвлечь их. —
Николай любил свою младшую сестру гораздо сильней, чем это ей казалось:
гордился ею и хвастался перед своими однополчанами, которые давно уже
восхищались Зоей. Но за малейшую нескромность с их стороны он, не задумываясь,
убил бы любого. Зоя, с каждым днем расцветая и становясь краше, еще не знала,
как она хороша, и была слишком юна, чтобы флиртовать с его приятелями.
Наступит время, и она выйдет замуж за князя или по крайней
мере за человека, равного по положению их отцу — графу и полковнику, внушавшему
уважение всем, кто знал его. — Ну, живей! Беги, гадкая девчонка!
Зоя влетела в свою комнату и через десять минут была уже
внизу в темно-синем шелковом платье с кружевным воротником — любимом платье
матери, которое сама Зоя терпеть не могла, ибо оно придавало ей еще более юный
вид. Но делать было нечего.
Появиться в столовой незаметно, разумеется, не вышло, и
Николай лукаво усмехнулся, глядя, как его младшая сестра с невозмутимо-послушным
выражением лица пробирается к своему месту. Графиня, казавшаяся в своем сером
атласном платье с колье из черных жемчужин и бриллиантов на груди неестественно
бледной, подняла голову и устремила строгий взгляд серых глаз на свою
единственную дочь.
— Зоя! — Она никогда не повышала голоса, но на
лице ее ясно читалось недовольство. Зоя честно взглянула на мать, поцеловала ее
в подставленную холодную щеку и оглянулась не без тревоги на отца и бабушку.
— Прости, мама!.. Мне очень стыдно… Я задержалась в
«классе»… А потом должна была… должна была повидаться с подругой… Я виновата…
— Так где же все-таки ты была? — ледяным тоном
спросила мать, покуда прочие члены семьи хранили выжидательное молчание.
— Я?.. Я должна была… — И Зоя осеклась, пытаясь
пригладить взлохмаченные волосы: она ведь причесывалась в страшной спешке.
— Зоя! Скажи мне правду! Ты ездила в Царское?
Отпираться было бесполезно: Наталья была слишком холодна,
слишком красива, слишком хорошо владела собой и внушала дочери слишком сильный
страх.
— Да, мама, — прошептала Зоя, чувствуя себя
напроказившей семилетней девчонкой, а не семнадцатилетней барышней. —
Прости меня.
— Ты на редкость глупа. — Графиня перевела
засверкавшие ледяным блеском глаза на мужа. — Константин, я
строго-настрого запретила ей бывать в Царском. У наследника и великих княжон
корь. Она могла заразиться. Это неслыханно. Она совершенно отбилась от рук!
Зоя с тревогой посмотрела на отца, но в глазах его плясало
то же изумрудное пламя, и он с трудом сдерживал улыбку. Если жену он любил, то
дочь — просто обожал. Тут, вопреки обыкновению, вмешался Николай: уж слишком
жалкий был вид у его сестры.
— Быть может, они пригласили ее, мама, и со стороны Зои
было бы неучтиво отказаться.
Но к числу прочих достоинств Зои относилась и полная
неспособность лгать. Смирно сидя за столом и ожидая, когда ей подадут обед,
девушка прямо и открыто взглянула на мать:
— Нет, это я виновата, я сама хотела навестить их.
Мари было так одиноко… Вот я и решила…
— Ты поступила очень дурно и очень глупо. Мы поговорим
об этом после обеда.
— Хорошо, мама.
Зоя потупилась. Разговор за столом возобновился, и только в
эту минуту она, подняв голову, заметила Евгению.
— Бабушка! — заулыбалась она. — Вы здесь?!
Тетя Алике просила вам кланяться.
— Как ее здоровье? — спросил отец. Графиня
молчала, и на ее красивом лице по-прежнему читалось явное неудовольствие.
— Когда кто-нибудь из детей заболевает, Алике забывает
о всех своих хворях, — ответила за нее бабушка. — Это поразительно:
она страдает от множества недугов, но стоит только заболеть цесаревичу или
дочкам, как она сейчас же становится бодра, деятельна и неутомима и ходит за
ними лучше всякой сиделки. — Старая графиня пристально взглянула в лицо
невестки, а потом с одобрительной гордостью улыбнулась внучке:
— Должно быть. Мари очень обрадовалась тебе, Зоя?
— Очень, — улыбнулась в ответ та, — она была
просто счастлива. А больше я никого и не видела, мама.
Их держат взаперти, в спальне. Даже мадам Вырубова
заболела, — прибавила она, чтобы успокоить мать, и сейчас же пожалела об
этом: Наталья взглянула на нее с нескрываемой тревогой.
— Какое дурацкое безрассудство! И зачем тебе
понадобилось ехать туда?! Тоже хочешь заболеть?
— Нет, мама. Я очень жалею, что поехала, —
произнесла Зоя, но слова эти так явно противоречили выражению ее лица, что
становилось ясно: это всего лишь формальное раскаяние. — Я думала поспеть
вовремя.
Я уже собралась ехать, но тут тетя Алике решила выпить с
нами чаю… Мне не хотелось ее обижать.
— Тем более что она не только наша кузина, но и
императрица всея Руси, — многозначительно заметила старая графиня.
У нее, как и у Константина, Николая и Зои, глаза были такие
же зеленые. А у ее невестки Натальи — голубовато-серые, точно холодное зимнее
небо, когда лето кажется бесконечно далеким. Жизнь ее была нелегка и слишком
многого требовала от нее. Муж, пышущий здоровьем и жизненной силой, души в ней
не чаял и всегда хотел, чтобы у них было много детей — больше, чем она могла
выносить и выкормить. У нее было несколько выкидышей, двое детей родились
мертвыми, а появление на свет и сына и дочки далось ей дорого: она по целому
году провела в постели. Теперь у нее с мужем были отдельные спальни.
Константин, наделенный живым, веселым и общительным нравом, обожал балы и
званые вечера, не представлял себе жизни без толпы гостей, ей же все это
казалось слишком утомительным, хотя слабое здоровье служило лишь предлогом, а
истинная причина крылась в меланхолическом характере и почти болезненной
застенчивости. Под маской ледяного высокомерия она прятала необоримый страх
перед людьми: любому обществу она предпочитала одиночество у затопленного
камина. А Зоя удалась в Константина, и после ее дебюта весной отец предполагал
бывать с нею в обществе.
