— О боже, Зоя! Твоя бабушка убьет меня! — Она
засмеялась, когда он вскочил с постели сам и поднял ее. — Одевайся… а я ведь
даже не накормил тебя!
— Я даже не заметила. — Она прыснула смехом, как
школьница, и он снова привлек девушку к себе.
— Я люблю тебя, безумица! Знаешь ты это? Я, такой
старый, обожаю тебя.
— Вот и хорошо. Потому что я тоже люблю тебя, и ты не
старый, ты мой! — Зоя нежно погладила его отливающие серебром волосы и
притянула его лицо к своему. — Запомни: что бы ни случилось с нами, я
очень люблю тебя! — Это был урок, рано преподанный ей жизнью: никогда не
знаешь, какое горе может свалиться завтра. Мысль эта глубоко тронула его, и он
крепко прижал ее к себе.
— Ничего не случится, малышка; ты теперь в
безопасности.
Он наполнил огромную ванну, и на мгновение ей почудилось,
что она снова в особняке на Фонтанке, и, только вновь натянув свое мрачное
серое шерстяное платье и изношенные черные туфли, она поняла, что это не так.
На ней были черные шерстяные чулки, чтобы не мерзли ноги, и в зеркале она
увидела сироту из приюта.
— О боже, я выгляжу ужасно, Клейтон. Как ты можешь
любить меня такую?
— Ты прекрасна, глупышка. Каждая твоя клеточка, каждый
твой огненно-рыжий волосок… все в тебе великолепно, — прошептал он,
зарывшись в ее волосы, которые, ему мнилось, пахли цветами. — Я обожаю
тебя.
Они с трудом заставили себя покинуть особняк, но он понимал,
что должен проводить ее домой. Зоя никак не могла остаться здесь до утра, и,
поднявшись на четвертый этаж, Клейтон в последний раз поцеловал ее в мрачной,
темной прихожей. Зоя открыла дверь своим ключом, и они увидели, что Евгения
Петровна заснула в кресле, дожидаясь внучку. Зоя наклонилась и поцеловала
бабушку в щеку.
— Бабушка?.. Прости, что я так поздно, но тебе не
стоило меня ждать…
Старушка улыбнулась им в полусне. У них был такой счастливый
вид. Казалось, в мрачную, промозглую комнату заглянула весна, и бабушка поняла,
что не может сердиться.
— Я хотела убедиться, что с тобой все в порядке. Вы
хорошо провели время? — Она смотрела на них обоих, изучая глаза Клейтона,
но в них она увидела только доброту и любовь к Зое.
— Мы прекрасно провели время, — ответила Зоя, не
чувствуя вины. Теперь она принадлежала ему, любимому, и это было так же
естественно, как дышать. — Ты обедала?
— Я съела остатки вчерашнего цыпленка и яйцо, которое
принес капитан. Спасибо, — сказала графиня, с трудом поднявшись. —
Так мило с вашей стороны, капитан.
Клейтон пожалел, что не принес еще чего-нибудь, но он так
торопился сегодня утром. И вдруг он снова вспомнил, что так и не накормил Зою
ужином, и подумал, что она, вероятно, так же голодна, как и он. Они забыли обо
всем на свете на долгие счастливые часы, но теперь капитан умирал от голода. И,
как бы читая его мысли, Зоя с нескрываемой усмешкой взглянула на него и
протянула ему плитку шоколада. С чувством вины он проглотил кусочек, а другой
положил ей в рот; она улыбнулась и пошла отвести бабушку в спальню.
Вскоре она вернулась, и они снова поцеловались.
Ему ужасно не хотелось возвращаться в свой одинокий дом, но
он знал, что это необходимо.
— Я люблю тебя, — радостно прошептала Зоя на
прощание.
— Но я люблю тебя вдвое больше, — ответил Клейтон
также шепотом.
— Как ты можешь такое говорить?
— Потому что я старше и мудрее, — пошутил он и
тихо закрыл за собой дверь, а Зоя осталась стоять, помолодевшая, счастливая и
свободная. Постояв с минуту, она погасила свет.
Глава 22
На следующее утро Клейтон пришел безукоризненно одетый, с
огромной корзиной съестного. На сей раз он нашел время для покупок.
— Доброе утро, милые дамы! — У него было
прекрасное настроение, что Евгения Петровна подметила с некоторым
беспокойством.
Капитан принес мясо, фрукты, сыр двух сортов, пирожные и
шоколад для Зои. Он нежно поцеловал ее в щеку, пожал руку Евгении Петровне и
настоял, чтобы графиня поехала с ними на прогулку. В Булонском лесу они
прекрасно провели время, и даже Евгения Петровна, казалось, забыла о своих
недугах.
Они вместе пообедали, на сей раз в «Клозери де Лила», а
затем отвезли графиню домой. Она так устала, что не могла сама подняться по
лестнице, и Клейтон чуть ли не на руках донес ее на четвертый этаж, и она с
благодарностью улыбнулась ему. Она чудесно провела время и на какое-то
мгновение забыла о бедности, войне и горестях.
Они долго все вместе сидели в гостиной и пили чай, а потом
Зоя с Клейтоном поехали в дом Миллзов на рю де Варенн, где снова предавались
страстной любви. Но на этот раз Клейтон настоял, чтобы они поехали ужинать. Он
отвез ее к «Максиму», а затем, к своему сожалению, домой, и, когда они вошли,
Евгения Петровна уже спала. Влюбленные на цыпочках ходили по гостиной, ели
шоколад, шептались, целовались при свете камина и делились мечтами. Зое
хотелось быть с капитаном вместе всю ночь, но она не представляла, как это
можно осуществить. Уходя в тот вечер и пообещав прийти утром, Клейтон
чувствовал себя двадцатилетним юношей.
Однако на следующее утро он не появился, ив одиннадцать
часов Зоя начала волноваться. У них не было телефона, и она не могла позвонить,
но в половине двенадцатого капитан пришел с огромным свертком в оберточной
бумаге, взгромоздил его на кухонный стол и с загадочным видом сообщил Зое, что
это — подарок бабушке. Когда старая графиня присоединилась к ним, Клейтон
отошел в сторону и стал следить, как она разворачивает бумагу. Вскоре показался
чрезвычайно красивый серебряный самовар с выгравированными инициалами русских
владельцев, которые привезли его в Париж, но были вынуждены продать. Клейтон
даже не мог представить, как это они умудрились довезти его сюда, но когда он
сегодня утром увидел самовар в магазине, то тотчас понял, что должен купить
самовар для Евгении Петровны.
У нее перехватило дыхание, и она отступила, глядя на самовар
с удивлением, на мгновение ее пронзила острая боль от сознания того, насколько
ей были дороги ее собственные сокровища и как она переживала, когда вынуждена
была продавать их. Ей до сих пор было очень жаль портсигара и табакерок,
которые ей пришлось продать перед самым Рождеством. Но сейчас она могла только,
не отрываясь, смотреть на самовар и на их благодетеля, который преподнес его.
— Капитан… вы слишком добры к нам… — Ее глаза
наполнились слезами, и она поцеловала Клейтона, слегка коснувшись морщинистой
старческой щекой его загорелого лица, напомнившего ей лица ее сына и
мужа. — Вы так добры.
— Что вы, такие пустяки.
Он подарил Зое белое шелковое платье, и у нее широко
раскрылись глаза от изумления и восторга, когда она развернула его. Платье было
выполнено маленькой модельершей, которую звали Габриэль Шанель.
