— Это не опасно?
— Нет, конечно, — солгала Зоя, откинув назад свои
огненные волосы. — Государь иначе не позволил бы нам ехать. — И
взмолилась про себя: «Только бы мне не заплакать». Она протянула Мари стакан
воды, но та отвела ее руку, стараясь заглянуть в глаза:
— Нет, тут что-то не то… Вы уезжаете?..
— Домой, и всего на несколько дней… Совсем скоро мы
снова будем вместе. — Она подалась вперед и обняла Машу, крепко прижав ее
к себе. — Ты скоро выздоровеешь — слишком уж долго на этот раз ты
хвораешь. — Они обнялись еще крепче, а потом Зоя с улыбкой высвободилась:
бабушка и Федор ждали ее.
— Ты напишешь мне?
— Конечно! — Не в силах уйти, она неотрывно
глядела на подругу, словно впитывая ее взглядом, словно желая навсегда унести с
собой и пожатие этой горячей руки, и холодящее прикосновение накрахмаленных
простыней, и взгляд огромных синих глаз. — Я люблю тебя, Маша! —
прошептала она, вложив в эти слова всю свою нежность. — Я так люблю тебя!
Выздоравливай поскорей!..
Она в последний раз наклонилась поцеловать Машу,
почувствовала под пальцами мягкие вьющиеся волосы, рассыпанные по
подушке, — и, резко повернувшись, почти побежала к двери, а на пороге,
помедлив еще мгновение, помахала. Но глаза Маши были закрыты, и Зоя
выскользнула за дверь, только в коридоре дав волю слезам, давно уже
подступавшим к горлу.
Со всеми остальными она простилась полчаса назад, но все же
у дверей наследника остановилась.
— Можно? — вполголоса спросила она, увидев там
Нагорного, Пьера Жильяра и доктора Федорова — он как раз собирался уходить.
— Спит, — сказал доктор, ласково дотронувшись до
ее руки.
Зоя только кивнула и побежала по знакомой лестнице вниз, где
ее ждали Николай, Алике и Евгения Петровна. Федор был на дворе, запрягая в сани
пару лучших лошадей из царской конюшни. На подгибающихся ногах Зоя двинулась
навстречу царю и царице.
Душевные ее силы были на исходе. Ей хотелось, чтобы время
замерло или потекло вспять, а она — кинулась бы наверх, в спальню Мари… Она
чувствовала себя так, будто предавала их всех: какая-то неодолимая сила
отрывала ее от них.
— Ну, как она? — с беспокойством спросила
Александра, заглядывая ей в глаза: она надеялась, что дочь не поняла истинный и
мучительный смысл происходящего.
— Я сказала, что мы ненадолго должны вернуться в
Петроград. — Зоя теперь уже не сдерживала слез.
Плакала и Евгения Петровна. Николай поцеловал ее в обе щеки
и крепко сжал ее руки; в глазах его застыла безмерная печаль, но губы
по-прежнему улыбались. Старая графиня слышала, как рыдал государь в ночь своего
возвращения, но на людях он всегда был сдержан и собран, его отчаяние было
скрыто от посторонних глаз. Напротив, он старался всех подбодрить и вселить в
душу каждого надежду и спокойствие.
— В добрый час, Евгения Петровна, с богом! Будем
надеяться на скорую встречу.
— Мы будем молиться за вас. — Графиня поцеловала
его. — Храни вас бог. — Она повернулась к Александре:
— Берегите себя, не надрывайтесь… Бог даст, дети скоро
будут здоровы.
— Напишите нам, — печально произнесла та. —
Мы будем с нетерпением ждать от вас весточки. — И обернулась к Зое,
которую знала со дня ее появления на свет: они с Натальей родили дочерей чуть
ли не в один и тот же день, и все восемнадцать лет жизни Зои прошли у нее на
глазах. — Будь умницей, слушайся бабушку… — И крепко прижала ее к своей
груди — на миг ей показалось, что она расстается с родной дочерью.
— Прощайте, тетя Алике… Я так люблю вас… Вас всех… Я не
хочу ехать… — еле выговорила Зоя, рыдая.
Николай обнял ее с отцовской нежностью.
— И мы все любим тебя, Зоя, любим и всегда будем
любить. Ничего, когда-нибудь мы снова будем все вместе… Верь в это, Зоя.
Господь да пребудет с вами. До свидания, дитя мое… — С легкой улыбкой он
чуть-чуть отстранил припавшую к его груди Зою. — Пора.
Он подал ей руку и торжественно повел к саням.
Александра держала под руку старую графиню. Пока они садились
в сани, вокруг собрались последние дворцовые лакеи. Они тоже плакали. Зоя,
которую они знали с детства, уезжала, а вскоре за нею последуют и их господа. И
страшно было представить, что никто уже не вернется. Только об этом и могла
думать Зоя. Федор тронул лошадей, взявших с места бодрой рысью, и фигуры
Николая и Александры, которые махали вслед, стали расплываться в серых
сумерках.
Прижимая к себе собачку, Зоя обернулась. Щенок заскулил,
словно сознавал, что никогда больше не увидит родного дома. Зоя уткнулась лицом
в плечо Евгении Петровны: она не могла больше смотреть, как тают позади силуэты
царя и царицы, и Александровский дворец, и вот уже в снежной пелене скрылось
все Царское Село. Зоя разрыдалась. Маша… Машенька… Мари, ее единственная и лучшая
подруга… Она лишилась ее, как лишилась отца, матери, брата… Она плакала горько
и безутешно, а Евгения Петровна сидела прямо и не утирала слез, замерзавших на
щеках: позади оставалась целая жизнь, все, что знала она и любила, — все
это сгинуло, растаяло дымом. Лошади уносили их все дальше и дальше от дома, от
прежнего мира, от дорогих и близких.
— Прощайте, дорогие мои… — по-французски прошептала
бабушка, — прощайте.
Теперь на всем свете они остались вдвоем — старуха и
девочка, только начинающая жить. Прежний мир исчезал за спиной. Николай и его
семья уходили в историю. Ни Евгения Петровна, ни Зоя никогда не забудут их — и
никогда больше не увидят.
Глава 8
ПАРИЖ
От Царского Села до станции Белоостров на финской границе
добрались за семь часов, хотя путь был недальний, — просто Федор избегал
большаков и кружил по проселочным дорогам. Так на прощание посоветовал ему
царь. К удивлению Евгении Петровны, границу они пересекли без особых
сложностей. Им начали было задавать вопросы, но бабушка вмиг превратилась в дряхлую,
выжившую из ума старуху, а Зоя выглядела в эти минуты совсем девочкой. Выручила
Сава: пограничники отвлеклись на потешную собачонку и открыли шлагбаум. Лошади
рванули. Беглецы вздохнули с облегчением. Федор, запрягая двух пристяжных из
царских конюшен, предусмотрительно не взял ничего из сбруи и упряжи — то и
другое было украшено двуглавыми орлами, которые неминуемо навлекли бы на них
подозрения.
От Белоострова до Турку через всю Финляндию они ехали двое
суток и добрались до места назначения глубокой ночью. Зое казалось, что она уже
никогда не согреется: все тело ее онемело от долгого сидения. Бабушка тоже еле
передвигала ноги и с трудом вылезла из саней. Даже Федор выглядел усталым.
Переночевали в маленькой гостинице, а утром Федор по смехотворной цене, чуть не
задаром, продал лошадей.
Потом поднялись на борт ледокола, отправлявшегося через
залив в Стокгольм. Еще один нескончаемый день на борту… Путешественники почти
все время молчали, каждый был погружен в свои мысли.
