Юноша тяжело вздохнул.
Ничего не поделаешь, коль просит… и он зычно, с чувством прочел…
Сегодня снова Купидон
Пытался подстрелить меня,
Но то ли промахнулся он,
То ль в сердце выросла броня…
[1]
— Ох, — томно вздохнула Дарья, — хватит чаевничать, лучше иди ко мне…
Лука с тоскою поглядел за окно. Внутренний сторож уже битые полчаса настырно твердил: «Беги, беги, беги…»
Дарья задула лучину и, расстелив на печи одеяло, изяшным пальчиком поманила парня.
Пиит снова прислушался к себе. Что-то было не так, и потому вместо того чтобы прыгнуть на печь к бесстыжей молодке, он ловко юркнул за стоявший у двери избы огромный кованый сундук.
В ту же секунду крыльцо на улице грозно заскрипело, дверь приоткрылась и в щель просунулся тяжелый булатный меч.
Дарья вскрикнула и метнулась к окну.
— Еханый бабай!!! — взревело под дверью, и, звеня доспехами, в дом с оглушительным грохотом вломился раскрасневшийся воевода.
«Я так и знал, — с тоскою подумал Лука, — знал ведь, не мог не знать».
— Где?!! — страшно взревел обманутый муж и с мечом наперевес погнался за визжащей благоверной.
Изба была просторная, и супруги потешно забегали вокруг крепкого дубового стола, за которым давеча пил чай с баранками Лука.
— Где-э-э-э он?!!
— О чем ты, родимый?
— Я все знаю, признавайся, выдра!..
— А… на помощь!!!
— Рога мне наставила?!!
— Нет…
— С кем, С КЕМ? Я все равно его найду и… зарублю!!!
— А… нет-нет…
Лука задумчиво наблюдал за семейной сценой из своего укрытия. Сколько раз он уже видел подобные представления. Все повторялось даже в мельчайших деталях, вот только он следил за драмами, как правило, из разных мест. Из-за печи, с чердака, из чулана, а вот теперь… за сундуком схоронился.
— Ты думала, я ничего не знаю, охо-хо… А я все знал с самого начала, когда нашел несколько дней назад под подушкой чужой лапоть!
— Нет, только не за косу-у-у-у…
«Какой еще лапоть? — недовольно подумал Лука. — Сроду я никаких лаптей здесь не терял. Да и не ношу я их, в сапогах вот удобных путешествую».
Стало быть, конюха лапоть. Ай да Дарья, ай да коза бесстыжая!
Намотав на левую руку длинную косу жены, воевода, судя по намерениям, собрался отсечь благоверной голову.
— Пора! — хрипло прошептал Лука и незаметно, словно хищный зверь, прошмыгнул на двор.
— А… — донеслось из избы, — не надо-о-о-о… — После чего раздались громкие шмякающие звуки.
— Порет! — сразу определил юноша, прислушиваясь к диким визгам неверной. — Что ж, любишь кататься, люби и саночки возить…
И, произнеся вслух сию известную расейскую мудрость, Лука ловко, точно ярмарочный акробат, перемахнул через высокий дощатый забор.
Выйдя из разгромленной корчмы, Колупаев направился к своей скромной повозке, на которой и путешествовал по землям русским бескрайним уже изрядное количество лет.
Запряженная в повозку лошадка по имени Буцефал встретила хозяина довольным всхрапыванием. Присмотревшись, Степан заметил, что лошадь взирает на него с укоризной. Видно, не одобрял Буцефал учиненной кузнецом драки.
Ну да ладно, где еще русскому человеку пар спустить, как не в благородном честном поединке, особенно когда силы противника превосходят твои собственные в десять раз.
Прикрыв старой медвежьей шкурой рабочий инструмент, лежащий на дне повозки, Колупаев залез на козлы и громко скомандовал:
— Поше-о-о-ол…
Сегодняшнее происшествие в корчме стало последней каплей в той бочке дегтя, которую уже столько лет носил под сердцем Степан. Тяжело жить на земле русской обманутым героям. Да разве можно было помыслить такое в прежние-то времена?
Кто бы тогда посмел приписывать подвиги какого-нибудь богатыря совершенно чужому человеку?
А какие встарь были силачи, горы сворачивали: Микула Селянинович, Никита Кожемяка, Добрыня Никитич, Гол Воянский, Иван-богатырь крестьянский сын, Алеша Попович… Да целого дня и ночи не хватит, чтобы все их подвиги пересказать.
Непонятно было, чем Степан заслужил такую горькую участь. Сколько подвигов совершил, животом рисковал, а слава вся какому-то ироду поганому Илье Муромцу, что б его, досталась. За что про что? На каких, в конце концов, основаниях?
А все этот летописец, как же его… даже имени не вспомнить. Вот кабы встретился он кузнецу… Ох и навалял бы ему Степан, ох и навалял бы!
— Гей, иди быстрей, Буцефалушка, смеркается уже…
Буцефал недовольно застриг ушами, но скорости все-таки прибавил.
Колупаев горько усмехнулся и принялся от тоски рассуждать вслух, обращаясь к собственной лошади:
— А что как мне, Буцефалушка, этого мерзавца сыскать? Ну, летописца ентова, по непонятному почину меня славой народной обделившего. Найти и заставить все заново переписать по правде, по совести. Мол, вот он настоящий богатырь расейский, Степан свет Колупаев, погубивший Змея Горыныча и Кощея Бессмертного в бегство трусливое обративший…
И кузнец серьезно задумался. Чудно было, отчего ему раньше в голову сия простая мысль не забредала. Взять и все исправить.
— Хороша мысль, добрый молодец! — внезапно раздалось прямо за спиной Колупаева. — Но не все так просто, как тебе кажется…
Степан аж подпрыгнул на козлах повозки, будто ужаленный. Буцефал дернулся и, резко остановившись посреди дороги, испуганно скосил выпуклый глаз на телегу.
Колупаев обернулся.
Из-под медвежьей шкуры торчала всклокоченная голова незнакомого белокурого юноши. Юноша был розовощекий и на удивление наглый.
Кузнец снял с пояса хлыст:
— А ну отвечай, кто таков и почто ко мне в телегу забрался, а то…
Незнакомец сладко потянулся и нехотя выбрался из-под шкуры. Угроза Степана никакого впечатления на него не произвела.
— Да спрятался я в твоей телеге. Совершенно случайно спрятался, да и прикорнул малость. Прости, брат русич, виноват.
— Кто таков? — по-прежнему не шибко дружелюбно переспросил Колупаев.
— Вольный художник я, — ответил юноша и, достав из кармана красное яблоко, с удовольствием впился в него зубами. — Лукой Пырьевым зовут.
