— У нас говорят: дыма без огня не бывает, — угрюмо
огрызнулся полковник. — Возможно, проболтались ваши люди.
— Нет, нет, — поспешил успокоить немец, — мы
специально все проверяли.
У них нет против нас никаких доказательств. Это только
начало игры. Не обращайте внимания на подобные статьи.
— Стараюсь, — пробормотал полковник, — хотя в
последнее время вы нас подводите. В свете начавшихся изменений в мире я бы
советовал вам быть поосторожнее.
— Вы про Кувейт? — понял немец.
— И про Кувейт тоже. По моим сведениям, американцы
начали сегодня широкомасштабную войну против Ирака. Пока моя страна соблюдает нейтралитет
и даже внешне на стороне западной коалиции. Но ведь в Москве все может
поменяться.
— Вы думаете, ваше руководство может поддержать Саддама
Хусейна? Но ведь это катастрофа! Начнется третья мировая война. Американцы уже
не уйдут с Ближнего Востока, пока не освободят Кувейт. Это для них уже вопрос
принципа.
— Нет, — ответил полковник, — я не думаю, что
дело может дойти до мировой войны. Просто руководство в Москве может несколько
подправить свою позицию, и тогда американцы не будут столь нагло и беспардонно
вести себя в мире. Вы меня понимаете? При этой ситуации наши войска еще очень
долго будут находиться в Германии. И тогда нам придется заново пересматривать
весь комплект наших договоренностей. Или еще конкретнее — просто отменить их.
— Вы не верите в быструю победу американцев?
— Нет, в это как раз я верю. При всем своем бахвальстве
иракскому лидеру не устоять против объединенной коалиции союзников. Просто не
тот уровень противостояния. Когда за спиной Саддама нет сильного союзника, он
не продержится. Это очевидно. Но в любом случае нам надо быстрее
договориться, — подвел итоги полковник. — О наших переговорах уже
знают в Москве. И знают совсем не те люди, которых мы считаем своими
союзниками.
— Я вас понимаю, — немец вздохнул. Ему всегда
трудно давался разговор с этим мрачным полковником.
— Все еще может измениться, — мрачно заметил
Волков и, показывая на веселящихся молодых людей, с неприязнью в голосе
добавил:
— Может, они и правы, что собирают камни с разбитой
стены. Может, вместо этой стены будет другая — еще выше и крепче прежней.
Немец испуганно открыл рот, но ничего не сказал, не решаясь
спорить. А полковник, довольный эффектом, повернулся, чтобы уйти.
— До свидания, — Волков, засунув руки глубоко в
карманы пальто, зашагал в сторону своего автомобиля.
Немец смотрел ему вслед и, лишь когда полковник скрылся за
поворотом, повернулся и медленно пошел в другую сторону. Он вдруг с ужасом
подумал, что его недавний собеседник может оказаться провидцем. И почти с
суеверным страхом посмотрел на то место, где на его памяти всегда стояла стена.
Эта проклятая для любого немца стена, отделявшая один мир от другого. И редко
находились «сталкеры», согласные на опасные путешествия из одного мира в
другой. Когда-то немец прочел книгу русских фантастов Стругацких и решил, что
Зоной они называли Западный Берлин, в который так стремились попасть тысячи
немцев из восточной части города.
Молодые люди по-прежнему дурачились у моста, не обращая
внимания на проходившего мимо незнакомца. Правда, одна из девушек, снимая ночной
город, почему-то крупным планом сфотографировала проходившего мимо мужчину. Но
это была очевидная случайность, даже расстроившая девушку.
Болгария. София. 18–19 января 1991 года
В Софии их встречали два сотрудника американского
посольства. Уильям с юмором подумал, что в другие времена эскорт для встречи
был бы куда внушительнее и мог состоять из отрядов советских и болгарских
контрразведчиков.
Крах всей системы стран Варшавского Договора начался с
Польши. Как только советское руководство разрешило Ярузельскому провести в
Польше действительно демократические выборы, вопрос был решен окончательно и
бесповоротно. Может, даже раньше. Он был решен еще в начале восемьдесят
девятого, когда Горбачев пошел на первые относительно демократические выборы в
СССР и разрешил трансляцию со съезда Советов на весь мир. И мир дрогнул,
понимая, что в Советском Союзе происходят действительно небывалые перемены.
Летом восемьдесят девятого мир увидел и второй путь развития
социализма. На центральной площади Пекина были безжалостно расстреляны
китайские студенты, осмелившиеся заявить о приоритете демократических прав и
свобод в несвободном обществе. Горбачев сделал выводы из этого расстрела.
Состоявшиеся в Польше демократические выборы принесли, как и
ожидалось, победу «Солидарности», и в социалистической Европе возникло первое
несоциалистическое правительство Мазовецкого.
Потом была «бархатная» революция в Чехословакии, где
интеллектуал Гавел возглавил движение двух соседних народов — чехов и словаков
— к долгожданному обретению свободы. Наконец, осенью этого года пала берлинская
стена — символ разделения Европы, и буквально сразу, почти через месяц, был
расстрелян еще один отживший «динозавр» старой когорты руководителей — Николае
Чаушеску. Дольше всех продержался Тодор Живков, но и тому пришлось пройти через
горькое разочарование от предательства своих сторонников, измены друзей,
публичное унижение, домашний арест и суд, выяснивший внезапно, что за всю свою
долгую карьеру и почти сорокалетнее правление страной Живков был виноват в «не
правильной раздаче служебных квартир и выдаче материальных пособий чиновникам
из партаппарата». Поистине приходится удивляться человеческой породе. Не найдя
ничего другого, «демократический суд» осудил человека на основании вздорных
обвинений, человека, объективно так много сделавшего для своей страны и жившего
по другим законам, в другой системе координат.
И много ли вообще абсолютных диктаторов в истории, которые
после четырех десятилетий абсолютного правления могут быть обвинены лишь в
подобных нарушениях? «Воистину, история — бесстыдная девка», — думал
Тернер, сидя в машине, направляющейся к зданию американского посольства. Он не
принимал непонятной для любого нормального американца социалистической системы
с ее столь же непонятными моральными ценностями. Но как объективный человек
видел, что поднявшаяся волна антикоммунизма в Восточной Европе часто не имела
ничего общего с подлинно демократическими устремлениями немногих настоящих
демократов.
Просто на смену одним коммунистам, лишенным должной гибкости
и понимания момента, приходили другие — более беспринципные и ловкие. Или
коммунистические догмы менялись на антикоммунистические, и они были одинаково
беспощадны к инакомыслящим и колеблющимся.
В посольстве их уже ждали. Из-за сложного положения в городе
гостей разместили прямо на квартире одного из дипломатов, находившейся недалеко
от посольства. По просьбе Тернера к ним прикрепили автомобиль без водителя. Его
спутник Томас Райт неоднократно бывал в Болгарии и мог вполне обходиться без
сопровождения американских дипломатов. С огненно-рыжей шевелюрой Томас был
похож скорее на немца или чеха, чем на типичного американца. На лице у него
были даже веснушки, и в сочетании с курносым носом и крупными глазами это
придавало ему какое-то удивленное и одновременно почти детское выражение. Но
оно было обманчивым. Томас Райт был не просто прекрасным офицером ЦРУ,
владевшим несколькими восточнославянскими языками, он уже успел отличиться в
Чехии и Болгарии в прежние годы и имел неплохой опыт для работы в паре с таким
профессионалом, как Ульям Тернер. Они даже не взяли с собой местного резидента
ЦРУ, который в это время отдыхал в Италии.
