– Работаю тут, – довольно уныло сообщил амбал, кивая
почему-то на кресло, стоявшее в уголке. На кресле лежало несколько захватанных
номеров «Космополитена».
– Кем? Специалистом по пластической хирургии?
Амбал оценил юмор и одобрительно хрюкнул:
– Во-во. Давеча тута одному чучмеку форму носа изменил. Был
с горбинкой, а стал картошкой!
Он жизнерадостно заржал, однако тут же подавился смехом: в
глубине коридора зазвучали торопливые шаги, и около регистратуры появились Соня
и кассирша Ирочка с бумагами в руках.
– Ир, привет, – обрадовалась было Алёна, но Ирочка
зажато кивнула и положила бумаги на барьер, ограждавший стол регистратора:
– Распишись вот здесь, в ведомости.
Алёна в некоторой растерянности расписалась против галочки,
даже не обратив внимания на сумму, и Ира протянула ей конверт:
– Вот. Пересчитай, если хочешь.
Алёна тупо открыла конверт, взглянула на тощенькую пачечку
полусотенных и сунула деньги в карман.
Ира кивнула и, собрав бумаги, быстро ушла, не обмолвившись
больше ни словом. Алёна проводила ее растерянным взглядом.
– Ну, всё? – нетерпеливо постукивая каблучком в пол,
спросила Соня. – Можешь идти.
– Погоди-ка, – пробормотала Алёна, начиная понимать,
что ее просто-напросто гонят вон. – Я хотела с девочками…
– Нечего тебе тут больше делать, – надвинулась
Соня. – Хватает же наглости! Получила деньги – и иди, скажи спасибо, что
вообще с тобой еще по-человечески обошлись.
– Да ты что? – ошеломленно пробормотала Алёна, и голос
у нее вдруг сел от обиды. В глазах предательски защипало. – Почему? Не
надо… так…
Они с Сонькой всегда терпеть не могли друг друга, однако
почему-то именно ее грубость оказалась последней каплей. Алёна столько вынесла
за этот месяц, так настрадалась, столько гадостей выслушала по своему адресу!
Ну почему никто, никто не задумается, каково приходится ей? Ведь она ни в чем
не виновата, произошла трагическая случайность, у нее сердце разрывается от
горя и боли, воспоминания о Наде Куниной стали просто кошмаром, бессонница
замучила, а еще пуще – неопределенность будущего. Почему ни у кого не найдется
сердца подумать и о ней, пожалеть и ее?!
– Не вой! – грубо выкрикнула Соня. – Распустила
свои крокодиловы слезы! Знала бы, что тут из-за тебя делается, – только
посмотри!
Она подскочила к окну и отдернула портьеру. Стекла не было:
вместо него проем оказался забит фанерным листом.
– Вот! Это все из-за тебя! Этот твой Рашид… – Соня
захлебнулась яростью.
Не будь Алёна так потрясена, она бы нашла, наверное, особый,
издевательский юмор в этих словах Сони: «Этот твой Рашид…» Назвать «ее Рашидом
« человека, который поклялся на Коране ее убить, – да, это круто!
Когда-нибудь, вполне вероятно, можно будет сказать: „Ее убийца Рашид“, но пока
что связывать их имена рановато.
Она еще раз взглянула на заколоченное окно, потом на амбала
Серегу – и поняла, какому «чучмеку» он изменил вчера форму носа. Значит, окно
разбил Рашид – ворвался сюда, начал дебоширить, ну а Серега… Молодец! У него
есть все шансы понравиться Алёне, несмотря на его поистине детскую
непосредственность. Однако она, похоже, утратила шансы на взаимность.
Восхищения в его глазах как не было: теперь перед Алёной стоит натасканный
сторожевой пес, в любую минуту готовый если не вцепиться в горло опасной
посетительнице, то хотя бы как надо облаять ее. Да и Сонька лает за двоих, за себя
и за собаку…
– Что здесь происходит? – раздался негромкий
недовольный голос, и Колобанова с Сергеем резко обернулись.
Алёна взглянула поверх их голов. В глубине коридора
приоткрылась дверь, и оттуда выглянула Фаина Павловна.
– Ой, извините, извините, пожалуйста, Фаина Павловна! –
покаянно запричитала Соня. – Все, все, больше не будем, Васнецова уже
уходит, уже ушла…
Алёна бросила на нее взгляд исподлобья, чувствуя невыносимое
желание что-нибудь сделать с Сонькой, какую-нибудь гадость, вцепиться ей в волосы
или расцарапать физиономию, учинить что-то самое что ни на есть вульгарное,
только бы дать выход бессильной ярости, пока она не прорвалась слезами.
– Ухожу, не плачь! – только и смогла она выдавить из
себя – хотелось думать, с издевательскими интонациями, – как вдруг
послышалось:
– Алёна, постой.
Все трое изумленно уставились на Малютину. Та стояла,
придерживая одной рукой дверь, с таким выражением лица, словно уже
раскаивалась, что окликнула Алёну. Неловкая пауза затянулась, и в тот самый
миг, когда Алёна снова решила плюнуть на все и гордо удалиться, Фаина Павловна
отклеилась от двери и приглашающе махнула:
– Зайди ко мне.
Сонька издала какой-то странный звук горлом, словно у нее
уже готов был вырваться протестующий возглас, да она вовремя спохватилась. И
стоически молчала все время, пока Алёна снимала шубку в гардеробной, пока
причесывалась перед зеркалом и поправляла завернувшийся хомут свитера.
Проходить в кабинеты в верхней одежде было строжайше запрещено – даже таким
париям, в какую теперь превратилась Алёна, и ни Сонька, ни амбал Серега, в
глазах которого при взгляде на теплые вязаные штаны, обтянувшие бедра Алёны,
снова вспыхнули заинтересованные искорки, ничего не посмели ей сказать, пока
она раздевалась. С видом триумфатора Васнецова прошествовала по коридору, но
весь гонор скис, как позавчерашнее молоко, стоило ей остаться наедине с
Малютиной. Уж перед ней-то можно не притворяться пофигисткой!
– Садись.
Фаина Павловна кивнула на стул, и Алёна робко притулилась на
краешке.
– Н-ну, – с запинкой выговорила Малютина, – как
живешь?
В голосе ее слышалось явное принуждение: она изо всех сил
заставляла себя быть вежливой. Спасибо, впрочем, что хоть заставляла!
– Да так, – передернула плечами Алёна. – Сама не
знаю. Просто живу.
– Рашид у тебя больше не появлялся?
– Ну, как без Рашида? – невесело усмехнулась
Алёна. – Вчера я звонила Инге, так она просто в крик: опять твой
сумасшедший приходил, компанию разогнал, буянил…
– И в котором часу это было?
– Не знаю точно, ближе к вечеру. А что?
– Да ничего. Значит, он тут не до конца снял напряжение,
когда окна колотил, еще осталась дурь. Вчера его мать… – Фаина Павловна
запнулась, потом с чувством выговорила: – Мать его так и переэтак!
