Если в коллективе кто-то и был недоволен заграничными вояжами Любы, то ему приходилось молчать или идти к директору с более сильными козырями, которые могли бы побить свободное владение языками, профессионализм и материальное благополучие Добровой. А таковых людей, что понятно, вообще мало, поэтому через некоторое время приглашения уже стали именными, они начинались со слов «Madam Dobrov».
Люба сблизилась с женой Бутрова Галиной, у нее наконец-то появилась настоящая подруга.
Пять лет семья жила в полном счастье, а потом кто-то на небесах решил, что Добровы исчерпали положительный лимит, и открыл их личный ящик Пандоры
[3]
.
У Сережи обнаружили лейкоз. Иван Сергеевич поднял на ноги всех, усиленно лечил сына, покупал самые современные лекарства, привозил лучших специалистов. Ребенок мужественно терпел болезненные манипуляции, но в конце концов врачи произнесли сакраментальную фразу:
– Простите, медицина бессильна.
Сережа умер на руках у родителей и перепуганной сестры. Смерть ребенка – страшное испытание для его родных, очень часто семья не выдерживает его и распадается. Но Добровы сплотились и продолжали жить вместе.
Когда боль от утраты Сережи слегка отпустила Ивана с Любой, на них обрушилось еще одно ужасное известие: у Нади диагностировали ту же болезнь, что и у брата.
Не дай бог кому-нибудь пережить то, что испытали отец с матерью. Правда, врачи попытались утешить Добровых, сказав:
– У Надежды картина не столь трагична, не следует терять надежду.
Фраза прозвучала ужасным каламбуром, Люба впала в истерику, Иван Сергеевич заработал гипертонию, но махнул рукой на свое здоровье и бросился спасать девочку. Все началось сначала, стерильные боксы, лекарства… Положение усугублялось депрессией, в которой пребывала Наденька. Маленькая девочка видела, как мучительно уходил младший брат, и впала в отчаяние.
– Я умру, – плакала она, – Сережу не спасли, значит, и мне не помогут.
Иван пытался взбодрить дочку, но та лишь рыдала, говоря:
– Мы близнецы, у нас одна судьба.
– Солнышко, – пытался вразумить ее Иван, – вы не двойняшки, родились с разницей в двенадцать месяцев.
– Нет, нет, – мотала головой Надя, – это не считается. Мы всегда были вместе, нас звали неразлучной парочкой. Я уже не маленькая, все понимаю.
Любой доктор скажет вам, что психологический настрой больного не менее важен, чем лекарства и уколы. Если человек сдался и решил умереть, спасти его невозможно. Состояние Нади делалось все хуже, и сейчас ей требуется пересадка костного мозга.
Иван Сергеевич запнулся, снова выпил воды и продолжал:
– На беду, дочери невозможно подобрать донора: я не подошел, по базе ей тоже никого не нашли. Нужно подождать, вероятно, появится подходящий человек, но пока его нет, а время бежит, понимаете? Вся надежда на вас.
Димон нахмурился:
– Но что мы можем?
Добров отвел в сторону глаза, а я сказала:
– Я плохо разбираюсь в медицине, но слышала, что лучше всего обратиться к родственникам, родителям, братьям, сестрам. Отец не совпал по параметрам, но мать? Она определенно подойдет.
Игорь Сергеевич глубоко вздохнул:
– Люба отказывается сдавать пробу.
Мне показалось, что я ослышалась.
– Отказывается сдавать пробу? Не хочет спасти умирающую Надю? Но почему?
Добров сложил руки на груди:
– Не знаю, думаю, она боится. Костный мозг для Сережи брали у нее, жене потом было очень плохо, она долго восстанавливалась. Доктора говорят, что это рутинная манипуляция, отработанная, она хорошо переносится здоровым человеком. Когда встал вопрос с Сережей, Люба первая ринулась сдавать анализы. А сейчас она увиливает, придумывает странные оправдания. Объявила себя больной, показывала градусник с высокой температурой, начала демонстративно кашлять.
– Вот видите, – с облегчением воскликнула я, – она подцепила грипп. У человека, зараженного вирусом, нельзя брать костный мозг.
Добров полез в карман и вытащил мобильный с большим экраном.
– Отличная техника, – не выдержал Димон, – с хорошей видеокамерой и кучей других примочек.
Иван Сергеевич нажал на кнопку:
– Смотрите.
Мы с Коробковым наклонились над телефоном. На экране появилось изображение женщины, она стояла в ванной у раковины, спиной к тому, кто вел съемку.
– Моя жена, – тихо пояснил Добров. – Смотрите, она открывает аптечку, достает градусник и…
– Подставляет его под струю воды, – пробормотала я. – В детстве, когда мне ну очень не хотелось идти в школу, я решила провернуть такой же фокус, но не сообразила, что отметка «42» удивит родителей, поэтому была разоблачена и примерно наказана. Люба притворяется больной?
– Да, – выдавил из себя Добров.
– Вы следили за супругой? – удивился, в свою очередь, Димон.
Иван Сергеевич взлохматил пятерней волосы.
– Нет. Я увлекаюсь видеосъемками, запечатлеваю семейные праздники, делаю любительские кинофильмы. Ну, конечно, это слишком громко сказано – «кинофильмы», так, ленты для домашнего просмотра. У Любы пятнадцатого ноября день рождения, в связи с болезнью Нади ни о каком празднике речи не идет. Но нельзя же оставить жену без внимания. Я спросил: «Какой подарок ты хочешь?» Она ответила: «Пусть Надюша выздоровеет. Пожалуйста, не трать деньги ни на кольца, ни на серьги. Я считаю аморальным радоваться драгоценностям и другим подаркам, когда дочь на краю гибели». И тогда я решил подготовить сюрприз, тайком снять видео о жене, смонтировать и показать ей в день рождения. Люба поймет, как я люблю ее. Вот такая глупая идея.
– Очень романтично, – сказала я. – Купить шубу легко, весь вопрос упирается в деньги, а вот потратить личное время – намного сложнее.
Внезапно моя правая нога начала чесаться. Я поелозила ею под столом и продолжила:
– Люба не подозревала о съемке?
– Нет, – ответил Иван.
– Вы сказали ей, что видели манипуляцию с термометром? – заинтересовался Димон.
– Весь день мучился, собирался с духом, – промямлил Добров, – а потом решился.
– И что жена ответила? – не успокаивался Коробок.
Иван Сергеевич убрал сотовый в карман.
– Она заплакала и спросила: «Ты считаешь меня вруньей, которая не хочет помочь дочери? Я просто вымыла термометр».
– Покажите запись еще раз, – сказал Димон.
