Кое-кто даже осудил ее, но Алексей Николаевич знал: Любаша хорохорится из последних сил. Бывшая любовница, ставшая лучшим другом, поддержала Бутрова, когда скоропостижно скончалась Галина. Поэтому профессор счел своим долгом подставить плечо Любе. По окончании рабочего дня Доброва шла в кабинет к заведующему, садилась на диван и выплакивалась от души. Она рассказывала Алексею, какие истерики ежедневно устраивает Анна Егоровна. Едва сын входил в дом, как мать начинала выть:
– Мальчик мой Сереженька! Не уберегли ребеночка! Не спасли! Не сохранили!
Иван Сергеевич менялся в лице, Наденьку бил озноб, а Люба тащила бабушке сердечные капли. Анна Егоровна демонстративно отпихивала руку невестки и орала:
– Ты виновата! Во время беременности работала! Дышала формалином или чем вы там свои мумии обрабатываете. От химии мальчик больным родился.
Представляете чувства Любы, которая дома не позволяла ни одной слезинке пролиться из глаз? Она не хотела пугать Надю и лишний раз волновать Ивана.
Заканчивался скандал обычно вызовом «Скорой помощи».
Алексей Николаевич покосился на меня:
– Понимаете, почему я не стал даже изображать скорбь, когда жестокая старуха ушла на тот свет?
– Когда скончалась Анна Егоровна? – уточнила я.
Бутров посмотрел на большой настенный календарь.
– Юбилей мы отмечали двенадцатого марта, а тринадцатого утром Люба позвонила и попросила:
– Можно, я сегодня пропущу службу? Анна Егоровна умерла.
Профессор тут же ответил:
– Ну конечно, не думай о работе. У нас же не мартеновский цех.
– Леша, – после небольшой паузы попросила Доброва, – ты не мог бы прийти на похороны? Ваня угодил с гипертоническим кризом в больницу, он очень любил мать и заработал, узнав о ее кончине, микроинсульт. Боюсь, процедура погребения будет жалкой. У свекрови осталась одна подруга, Эсфирь Мироновна Файфман, более никого нет. У гроба будем только мы с Надей. Не уверена, что Файфман придет, она чуть старше Анны Егоровны и, вероятно, не захочет лишних переживаний. Неприятно, когда на погребении никого нет.
Алексей Николаевич согласился, купил букет и приехал на кладбище. Эсфирь Мироновна неожиданно тоже прибыла на похороны, и не одна, а с дочерью, и затем поучаствовала в поминках. Приняв из рук Любаши блин, Файфман встала и сказала:
– Ну, выпьем за упокой души моей единственной подруги Анечки. Пусть ее убийца никогда не знает покоя, пусть у нее все подохнут.
– Мама, тетя Аня просто скончалась, – горько произнесла ее дочь.
– Нет, солнышко, – протрубила Файфман, – с ней жестоко расправилась злая рука.
– Давайте не затевать в скорбный день скандал, – тихо попросила Люба. – Не по-человечески как-то.
– Лучше молчи, – окрысилась старуха, – я знаю, кто Аню жизни лишил!
– Эсфирь Мироновна! – воскликнула Люба. – Врачи выдали нам заключение о смерти, там черным по белому написано: прободная язва.
– Не знаю, как ты это проделала, – зашипела Эсфирь, – но кровь Ани на твоих руках. Анечка мне сама это сказала! Лично!
Вот тут у Алексея Николаевича лопнуло терпение, и он ехидно спросил:
– Вы участвовали в спиритическом сеансе? Вызывали дух покойной? Если к вам, обличая невестку, явилась мать Ивана Сергеевича, то ни один суд в мире не признает ее слова, скорей уж вас попросят обратиться к психиатру.
Эсфирь Мироновна отшвырнула вилку:
– Пытаетесь представить меня дурой? За пару часов до кончины Аня позвонила мне по телефону и нервно сказала: «Фирочка! Я выяснила невероятную вещь. Всегда полагала, что Любка сволочь, но Ванечка мерзавку любит, он меня не слушает. Теперь ему придется принять слова матери во внимание! Есть доказательство! Сейчас тебе такое расскажу…» Продолжить общение не удалось, в трубке послышался щелчок. Анна Егоровна прошептала: «Чуть позднее договорим, похоже, нас пытаются подслушать, сняли вторую трубку».
Больше Файфман с Анной не беседовала. Рано утром ей позвонил рыдающий Иван и сказал:
– Мама скоропостижно умерла ночью.
Эсфирь Мироновна запнулась, потом ткнула пальцем в Любу и, словно актер в древнегреческой трагедии, возвестила:
– Убийца перед нами! Аня узнала нечто компрометирующее невестку, а та поняла, что свекровь не будет молчать, и задушила ее! Собственными руками сдавила ей горло. Но божья кара не заставит себя ждать! Господь отомстит преступнице!
Наденька зарыдала, Люба схватила девочку и увела из комнаты, а Алексей Николаевич строго сказал:
– Прекратите нести чушь! Какое сдавленное горло?! Лучше вам замолчать по-хорошему. Убирайтесь вон!
– Да я… да вам, – закатилась в истерике Файфман, – да сейчас… да иначе…
– Иначе что? – рявкнул археолог. – Напишете донос в партком? Миновали те времена, когда анонимщикам и клеветникам верили. Теперь дело решают цивилизованно, в суде. Желаете обвинить Любашу? Отнесите заявление в милицию. Если не готовы затевать процесс, заткнитесь и убирайтесь! Вон! Забудьте дорогу сюда, вам отказано от дома.
Алексей Николаевич сам не мог понять, отчего у него с языка слетело устаревшее выражение про отказ от дома, но его слова подействовали.
Эсфирь Мироновна поднялась и выплыла в коридор, дочь помчалась за ней…
Бутров внезапно прервал разговор, бросился к столу и схватил телефонную книжку. Он, похоже, не доверял электронным записям, по старинке заносил нужные номера в большую тетрадь.
– Вот он, – обрадовался профессор, – сейчас, секундочку. Павел Петрович, это Бутров. Пожалуйста, немедленно приходите ко мне для составления завещания. Ну да, наконец-то я решил, верно. Отлично!
Археолог повесил трубку.
– Сейчас заглянет нотариус, он тут неподалеку, в соседнем здании работает. Танечка, повремените с уходом, понадобится засвидетельствовать мою подпись.
Снявши голову, по волосам не плачут. Я поерзала в кресле, пытаясь устроиться поудобнее.
– Чай! – спохватился хозяин. – Простите великодушно! Хотите зеленый?
– Он мне напоминает раствор парфюмированного мыла, – брякнула я. – Лучше черный.
Алексей Николаевич подергал носом, но ничего не сказал и отправился куда-то в недра квартиры.
Долго ждать юриста не пришлось. Бумаги он составил быстро. Меньше чем за час девочка Надя превратилась в сказочно богатую наследницу. Завещание Бутрова можно сформулировать в двух словах: он все оставил дочери. Правда, о родственной связи археолог не упомянул. На листах с печатями было просто указано имя, фамилия и отчество малышки. Перечисление «движимого и недвижимого имущества», которое она получит в случае смерти Алексея Николаевича, составило внушительный список. Восьмикомнатная квартира на Тверской, коллекции предметов старины, мебель, в основном антикварная, собрание старопечатных книг, дача в Подмосковье, дом на Черном море, избушка на Волге, денежные вклады, все права на научные труды Бутрова и много чего еще, включая драгоценности его матери, которые после смерти Галины он хранил в банковской ячейке. Бутров не забыл даже про посуду: серебряные столовые приборы и сервиз чешского производства (единственная вещь, не имеющая сейчас ни малейшей ценности).
