– И кто в него входит? – выдавил из себя Леня, которого явно потрясли ужасные детские фотографии.
Николай Романович выпрямился.
– Я взял все на себя, не хотел, чтобы жена занималась оформлением милосердной смерти. Сначала мы вдвоем принимали решение. Потом я обращался к членам совета, Степанида Андреевна не знала их имен. Она доверяла мне, понимала: я сделаю все наилучшим образом, каждый член совета не знал, кто еще дает согласие на процедуру. Всей информацией владел лишь я, хоть убейте, никого не выдам.
– Ильченко умерла, – сказала я, – ей хуже не будет. Влада Сергеевна входила в состав вашей камарильи?
– Да, – кивнул Акимов, – она, как директор детдома, давала заключение, возможно ли содержание малыша в госучреждении. Ильченко отличный специалист. Повторяю, я привлекал лучших. Влада Сергеевна, Степанида, четыре врача, педиатр, невропатолог, хирург, узкий специалист именно по болезни каждого ребенка, психолог. Решение принималось коллегиально. Если к нам попадал безнадежный малыш, мы тщательно изучали все грани его состояния и, лишь убедившись в полнейшем бессилии медицины, предлагали родителям решение. Имейся у малыша хоть один шанс на миллион, он продолжал бы мучить семью и себя. В «Здоровье и покой» отвозили только стопроцентно бесперспективных. Фактически уже трупы. Им предстояло медленно умирать в страданиях, а мы обеспечивали тихую безболезненную кончину. Доза тетродотоксина выдавалась Степанидой под строжайшую отчетность. У нас была полная прозрачность. Яд хранился у Гвоздевой, она его вручала Марине Юрьевой, строго для одного малыша! Никаких ампул. Шприц в контейнере. Мы врачи, а не убийцы. Докторам порой приходится брать на себя трудные решения. И, повторяю, Степанида не знала ни имен, ни фамилий членов совета.
– Гримаса судьбы, – пробормотала я, – Лена нашла в Интернете Владу Сергеевну и соблазнила ее деньгами на операцию. Ильченко согласилась участвовать в обмане, уж очень болели ноги. Я верю Акимову: члены совета не получали мзду, в противном случае директриса давно купила бы себе новые суставы.
– Уж и не знаю, что сказать, глядя на эти снимки, – печально произнес Мартынов, – лучше кое-чего вообще не видеть.
– Испугались? – прищурился Акимов. – Это всего-то фотографии. А когда их вживую видишь да рядом мать стоит? Вам повезло, с бандитами боретесь, а я с болезнями, они беспощаднее ваших убийц. И мы никогда не брали денег! Никогда! Ни одной копейки.
– Юрий, конечно, знал обо всем, – еле слышно пробормотала я и тут же вздрогнула от резкого звука: у Чеслава зазвонил телефон.
Босс поднес к уху трубку, сказал:
– Таня, поехали, Гвоздеву врач разрешил пообщаться с нами, ему намного лучше.
Уже уходя из кабинета, я услышала, как Леня мягко сказал:
– Простите, Николай Романович, но нам придется отвезти вас в отдел. Здесь останутся люди, которые осмотрят ваш кабинет. Не волнуйтесь, они будут аккуратны, все вернут на место. Ордер, как вы догадываетесь, у меня есть.
– Понимаю, – без малейшей агрессии ответил Акимов, – ключи от всех замков на столе.
– Пожалуйста, не нервничайте, – сказал Леня. – У вас, наверное, есть адвокат? Немедленно позвоните ему.
Когда мы сели в машину Чеслава, я не удержалась от замечания:
– Фотографии несчастных детей произвели очень сильное впечатление на Леню.
– А на тебя нет? – немедленно спросил шеф.
– Не хватит слов, чтобы описать мои чувства, – призналась я. – Не понимаю, как следует оценивать действия Акимова.
– Наша задача не судить, а собирать улики, – буркнул босс, – мы обязаны быть беспристрастными. Феликс Дзержинский, соратник Ленина и основатель ВЧК
[11]
, говорил: «Чекист должен иметь холодный ум, чистые руки и горячее сердце».
– Отличное высказывание, – одобрила я, – с холодным умом в России напряженка, с чистыми руками совсем плохо, а горячее сердце Лени сейчас явно на стороне Акимова.
– У него был друг Алексей, а у того младшая сестра, – вдруг разоткровенничался Чеслав, – она болела детским церебральным параличом. Родители временно отдали Лешку в интернат, выхаживали дочку. Он под чужим присмотром почти все школьные годы провел, до сих пор с родителями не очень близок, а сестра его умерла, когда ей исполнилось пятнадцать. Думаю, у Леши в голове бродят разные мысли. Стоило ли портить детство мальчику из-за сестры, которая никогда не станет на ноги? Почему безнадежная девочка была более любимой?
– Учитывая моральный аспект, Мартынову следует отказаться от дела, – еле слышно сказала я, – он не сможет быть объективным.
Чеслав исподлобья взглянул на меня.
– Почти у всех есть дети, кое у кого больные, кое у кого безнадежные, кто-то имеет приятелей или коллег, у которых беда с ребенком. В деле Акимова никто не будет объективным. Каково твое мнение по данному вопросу? Эти врачи совершали благое дело или преступление?
– Не знаю, – прошептала я, – с одной стороны, да, это милосердно. С другой – они убийцы. И ведь у Ларисы требовали деньги.
Шеф аккуратно припарковался на стоянке, где висел знак «Только для машин сотрудников».
– Акимов даст показания, назовет фамилии родителей, тех допросят. В дело вмешаются газеты, телевидение, начнется масштабная война, Интернет передерется насмерть. Но несколько тысяч лет назад было сказано: «Не убий», и это самый веский аргумент. Хотя у меня тоже нет однозначного отношения к Николаю Романовичу. Вылезай.
– Я не верю, что он брал мзду, – заявила я, входя в корпус.
– Не надо оперировать глаголом «верить», – возразил шеф, – во всяком случае, не в нашем ремесле.
– А как же интуиция? – возмутилась я. – Чутье сыщика?
– Почему ты ходишь в одном платье? – вдруг спросил Чеслав.
– Вещи сгорели, – удивилась я.
– Купи новые, – приказал босс.
– Жду зарплату, – призналась я.
– Сегодня тебе на карточку перевели материальную помощь, – сказал Чеслав, – приобрети все необходимое и спокойно живи у Коробкова. Это мое решение.
– Думаю, когда приедет Гри, мы снимем квартиру и начнем ремонт своей, – поделилась я планами.
Чеслав остановился.
– Гри вернется не скоро. Не в этом году. Он работает под прикрытием. И это все, что я могу сообщить.
Я онемела.
– Мы скоро решим твою жилищную проблему, – продолжил босс, – а пока ты квартирантка Димы. Все. Вопросы есть?
– Нет, – пролепетала я.
– Правильно, – кивнул начальник, – ты стала настоящим профессионалом.
Я с огромным трудом проглотила тугой комок в горле. Члены бригады не имеют права на любопытство. Приказ есть приказ, кто-то решил судьбу Гри, не вспомнив о его жене. Но муж нарушил инструкцию, позвонил мне, сказал слова любви. Вот почему Чеслав так забеспокоился, узнав, что Гри общался со мной: побоялся, что он засветится, этим объясняется несвойственный ему интерес к личной жизни подчиненной. Хотя есть ли она у меня, эта личная жизнь? Впрочем, можно задать и другой вопрос: она мне нужна?
