– Господи, – обозлилась Евгения Николаевна, – сколько раз повторять, ошибка вышла.
И она хотела захлопнуть дверь, но я ловко сунула ногу между косяком и створкой.
– Как вам не стыдно!
– Что такого я сделала? – изумилась Евгения Николаевна.
– В том-то и дело, что ничего, – рявкнула я, – ладно, в регистратуре начудили, случается такое, у нас по сорок вызовов в день, ясное дело, у тех, кто на телефоне сидит, крыша едет, но вы-то!
– Что я-то?
– Соседка тяжело больна, ждет помощи! Неужели трудно проявить чуткость?
– Не понимаю, – оторопела Евгения Николаевна, – доктор-то вы, а не я.
– Подумайте, кто может знать, в какой квартире проживает Нина Косицына! У вас кооператив?
Евгения Николаевна кивнула:
– Да.
– Позвоните председателю правления и уточните.
Несколько мгновений женщина, вытаращив глаза, смотрела на непрошеную гостью. Через пару секунд мне показалось, что сейчас Евгения Николаевна рявкнет:
«А пошла ты», – и захлопнет дверь.
Но тетка внезапно буркнула:
– Погодите, – и исчезла в одной из комнат.
До меня донеслось попискивание, потом голос:
– Эммануил Львович, извините за беспокойство, у нас в доме живет некая Нина Косицына? В сорок восьмой? Вы не ошибаетесь? Там же Вера Павловна! А-а-а, вон оно что, спасибо.
Я, привалившись к косяку, терпеливо ожидала хозяйку. Наконец та снова возникла на пороге.
– Ступайте в сорок восьмую, – велела она, – оказывается, это Нинуша, дочка Веры Павловны. А я и знать не знала, что девчонка замуж выскочила.
– Спасибо, – кивнула я.
Неожиданно Евгения Николаевна улыбнулась в ответ.
– Ерунда. Большое вам спасибо.
– За что? – изумилась я.
– Очень правильно меня отругали, – пояснила Евгения Николаевна, – мы стали бездушными и жестокими по отношению друг к другу. Двадцать лет назад я бы бросилась бегать по этажам, чтобы выяснить, кому потребовалась помощь врача, а сегодня… Поверьте, мне очень стыдно за свое поведение.
– Не ругайте себя, – приободрила я ее, – время сейчас такое, жестокое.
– В любую годину следует оставаться человеком, – сказала Евгения Николаевна и захлопнула дверь.
В сорок восьмой квартире оказалось пусто. Я нажимала на звонок минут пять, но никто не спешил к двери.
Постояв у закрытой створки, я посмотрела на часы, небось хозяева на работе, придется ждать.
С глубоким вздохом я села на подоконник. Надо было прихватить с собой журнал или книгу, но я не проявила догадливости и теперь наказана скукой. Не успел из груди вырваться вздох, как зашумел лифт, заскрипели автоматические двери, из недр кабины выскочила ярко накрашенная девица с батоном хлеба в руке и ринулась к двери с номером 48. Когда она всунула в замочную скважину ключ, я, обрадовавшись донельзя, вежливо поинтересовалась:
– Простите, вы тут живете?
Пришедшая сдула со лба слишком рыжую челку и, прищурившись, ответила:
– Нет, прусь в чужую квартиру с хлебом и ключами.
– Не подскажете, Нина скоро придет? – Я решила не обращать внимания на хамство.
– Это я, – фыркнула вертихвостка, – что вам надо?
– Меня зовут Таня.
– Ни с кем знакомиться не собираюсь, – не сдалась Нина, она наконец справилась с замком и распахнула дверь.
– Вы работали в кинотеатре «Буран»? – не сдавалась я.
– Мучилась полюда за копейки, – неожиданно охотно ответила грубиянка.
– Меня хотят взять на вашу должность.
– Семь футов тебе под килем, – засмеялась Нина, – место тихое, прямо как кладбище, здорово там, аж скулы сводит, только от меня ты чего хочешь?
– Вы забыли оставить заявление.
– Чего?!! – заморгала ярко-зелеными веками девчонка.
– Ну, когда уходили, не написали бумажку такую, «я, Нина Косицына, прошу уволить меня по собственному желанию», поэтому до сих пор числитесь в штате, и другого человека не могут оформить!
– Во бред, – рявкнула Нина, – большего идиотизма еще не слышала! Мне трудовую отдали и расчет. Ухохотаться, бешеные бабки, сто два рубля двенадцать копеек.
В особенности копейки обрадовали!
– Сделайте одолжение, напишите бумагу, – заканючила я, – мне деньги до жути нужны, а больше нигде работу найти не могу.
Нина оглядела нежданную гостью с головы до ног и вдруг приветливо произнесла:
– Заходи, горемыка, лучше бы на рынок торговать шла.
– Сама-то небось в кинотеатре сидела, – изобразила я обиду, входя в просторную, хорошо обставленную квартиру, – а мне предлагаешь тряпками трясти на улице, под дождем!
Нина вырвала из толстой тетради листок в клеточку и, ища ручку, мирно возразила:
– Я в кассе по недоразумению оказалась и ушла, как только представилась малейшая возможность.
– Значит, не советуешь мне на твою должность устраиваться?
Нина, нашедшая наконец дешевенькое пластмассовое стило, хмыкнула:
– Нет, конечно. Отстойное место, скукотища, целый день одна-одинешенька в маленькой комнате без окон.
Я хотела телик из дома притащить, хоть какое развлечение но директриса разоралась: «Нельзя, нельзя, твое дело зрителей обилечивать, а не в экран пялиться». А какие там зрители? Два с половиной человека в месяц? Ты прикинь, эта дрянь, моя начальница, регулярно в кассу заглядывала и проверяла, что я делаю, не читаю ли случаем…
– Тоже нельзя? – удивилась я. – А чем заниматься?
– Народ «обилечивать», – засмеялась Нина, – здоровский глагол. Кстати, мои сменщицы вязали весь рабочий день и ничего. Галина Владимировна к ним не приматывалась, она молодых терпеть не может. К ней самой климакс подобрался, вот и ненавидит всех, кому тридцати нет. А я еще недавно замуж вышла, ей это вообще поперек горла! Сама-то в старых девках осталась, полтинник прозвенел, и никто из мужиков на ее красоту не польстился, вот и зудит без стопора: «Нина, что за вид! Юбчонка до пупа, тушь, помада, тени! В твоем возрасте мы стеснялись употреблять косметику и демонстрировать голые ляжки». Я терпела, терпела, а один раз не выдержала и поинтересовалась: "Ну и чего вы добились?
Все парни таким, как я, достались, а вы небось с вибратором по ночам забавляетесь, в полной темноте, под одеялом и при закрытых окнах!"
– А она промолчала? – абсолютно искренне поинтересовалась я.
– Куда там, – захихикала Нина, мигом ставшая при этом воспоминании довольной и радостной, – держи карман шире! Как заверещит, словно ей хвост дверью прищемили, орала час без передышки, я уж испугалась, что мадам сейчас инфаркт хватит или паралич разобьет, она на одной ноте визжала: «Мерзавка, как посмела…»
