Я взялась за ручку двери, услышала тихий шорох и оглянулась. Елена по-прежнему столбом стояла возле буфета и могла бы составить конкуренцию живым скульптурам, которые веселят туристов в городах Европы. Хотя лично меня в Париже перепугал до смерти бронзовый ангел с огромными крыльями. У ног херувима стояла миска, наполненная монетами. Я решила, что деньги в нее бросают люди, которые хотят еще раз очутиться в столице Франции, порылась в кошельке, присоединила свой еврик к куче других, а «ангел» неожиданно ожил и запел для меня песню.
Шорох повторился, я перевела взгляд и увидела Лялечку. Собачка нагло вскарабкалась на стол и сидела около блюда с колбасой.
– Ляля, – сердито сказала я, – быстро уходи, иначе тебя Елена тряпкой прогонит.
– Кто Лялечки коснется, тот и трех секунд не проживет, – прошептала горничная. – Она любимица Розы Игнатьевны.
– И поэтому псинке можно безобразничать? – усмехнулась я. – Но она сейчас наестся колбасы, и у нее заболит живот. Лучше ее снять.
– Шпиц кусается, – объяснила Лена. – Очень больно, как иголками кожу протыкает.
Собачка поняла, что люди ведут разговор о ней, и открыла пасть. Я вздохнула. Изо рта Ляли выглядывали ровные, крупные, слишком белые зубы Розы Игнатьевны. Правда, сейчас протезы смотрелись не так безупречно, как ночью, – прямо посередине, снизу и сверху, в них не хватало по одному зубу.
Я рассмеялась и вышла в коридор. Может, предложить старушке подарить Лялечке свои сломанные вставные челюсти? Все равно их придется выбросить. Остается лишь удивляться, каким образом собачка, у которой нет рук с пальцами, ухитряется вставлять челюсти именно так, как надо, не путает верх с низом, не хватает хозяйские зубы поперек, не грызет их, а сияет белоснежной голливудской улыбкой.
Миновав небольшой холл, я очутилась на развилке коридоров, повернула направо, пробежала несколько метров, снова увидела разветвление, пошла налево и застыла в тупике около большой двери безо всяких опознавательных знаков.
Надо признать: я сглупила, отказавшись от помощи Антона, вот и заблудилась. Что там Тоша говорил о телефонах в каждом помещении?
Я деликатно постучала в створку, не услышала ни звука в ответ, нажала на ручку, вошла внутрь и поняла, что очутилась в той самой холодной кладовке, где хранят кроме прочего и мороженое.
В ту же секунду мне до дрожи захотелось пломбира. Не итальянское джелатто, не французский ледяной йогурт, а наше московское эскимо или вафельный стаканчик. Ну и пусть в нем полно калорий и жира! Даже модель имеет право раз в году на одну порцию удовольствия.
Я приблизилась к первому холодильнику. Если взять стограммовый брикетик, это не кража. Никто из хозяев не откажет гостье в лакомстве. Конечно, не очень красиво шуровать без спроса в чужом чулане, но ведь не бежать же мне разыскивать кого-то из прислуги?
Приняв решение, я подняла крышку одного рефрижератора, но там оказались пакеты с овощами. Во втором хранились фрукты, в третьем мясо. Вся надежда была на четвертый холодильник – длинный невысокий, смахивающий на сундук. Вот он точно набит пломбиром…
Я откинула крышку – и из горла вырвался сдавленный крик. Чуть покрытое изнутри изморозью хранилище казалось почти пустым. Отчего я употребила слово «почти»? Да потому что кое-что на дне лежало. Вернее, «кое-кто».
Розовое платье, сиреневые туфли, жемчужные бусы, черные волосы, слишком яркий макияж с пунцовой губной помадой, руки сложены на животе, ногти переливаются сиреневым перламутром лака…
Я уронила крышку, попятилась, наткнулась на стену, дернулась в сторону, ударилась еще об один, так и не открытый мной холодильник, хотела закричать и услышала знакомый бас:
– У вас проблемы?
– Феликс, – пропищала я, – там… там… она!
– Кто? – спокойно поинтересовался управляющий.
– М-марина, – прозаикалась я, – Гончарова.
– Жена Глеба Львовича? – уточнил Феликс. – Вы с ней знакомы?
– Н-нет, – выдавила я.
– Тогда почему так уверенно называете ее имя? – осведомился он.
– Видела фото, – еле слышно произнесла я. – Там труп. Марину убили.
Но управляющий отнюдь не занервничал. Даже более того – вдруг улыбнулся.
– Нет, вам показалось.
– Откройте вон тот холодильник, – попросила я.
Управляющий подошел к рефрижератору, на который я только что наткнулась.
– Его? Пожалуйста!
Я не успела ойкнуть, как Феликс быстро откинул крышку.
– Тут мороженое. На любой вкус.
Мне стало жарко.
– Не этот, другой.
Феликс беспрекословно взялся за ручку «сундука», и я зажмурилась, ожидая вскрика. Но вместо него послышался тихий смех.
– Это ваш труп? Не знал, что Гриша велел его сюда положить.
– Не мой, а Марины Гончаровой, – не открывая глаз, ответила я.
Феликс опять рассмеялся.
– Идите сюда, гляньте.
– Ни за какие пряники! – отказалась я.
– Ладно вам, – еще сильнее развеселился Феликс, – это всего лишь ростовая фигура.
Я разлепила веки.
– Что?
Управляющий опустил крышку.
– Кондитеры сделали для свадьбы несколько огромных бисквитов и изготовили две ледяные статуи, которые раскрасили, одели, как людей, и хотели поставить около столов, на которых поместят сладкое. Но в последний момент от этой идеи отказались, Роман Глебович приказал выкатить одни торты. Я не знал, что Гриша, ответственный за десерты, велел сохранить скульптуры и поместил их в холодильник. Думал, красотищу увезли на утилизацию. Ан нет, вот она, красавица!
Холодные, чуть влажные пальцы ухватили меня за запястье. Я как зомби сделала несколько шагов, а Феликс все говорил:
– Разве это похоже на живого человека? Да посмотрите же, нельзя быть такой трусихой!
Затаив дыхание, я заглянула внутрь морозильника.
Черные волосы, слишком сильно накрашенное лицо с улыбкой, глаза неправдоподобно карие, ненатурально блестят.
– Кукла! – ахнула я. – А смотрится, как живая покойница. То есть я хотела сказать…
Феликс тщательно закрыл холодильник.
– Понимаю, что вы пытаетесь сказать. Ледяное изделие до оторопи напоминает живого человека. Но, поскольку живые люди не спят в рефрижераторах, вам в голову пришла мысль о трупе.
– Простите, – чуть не заплакала я.
– За что? – удивился Феликс. – Вы ни в чем не провинились. Пойдемте отсюда, тут холодно. Или хотите полюбоваться на куклу Глеба Львовича? Думаю, Гриша ее в соседней кладовке упрятал, вход в нее чуть дальше по коридору.
Меня передернуло:
