Ариана осторожно постучала, но приглушенный гул голосов,
доносившийся изнутри, не прервался. Она хотела было повернуться и уйти, но в
это время Вальмар позвал ее.
Приоткрыв дверь, Ариана с улыбкой заглянула в салон:
– Папа, можно войти?
Но тут она увидела картину настолько непривычную, что в
нерешительности замерла на месте. Максимилиан Томас сидел спиной к ней, закрыв
лицо руками. Его плечи подрагивали. Ариана взглянула на отца, ожидая, что он
велит ей удалиться, но, к удивлению девушки, Вальмар движением головы попросил
ее войти. Он сам растерялся. Сказать в этой ситуации было нечего. Может быть,
девушка сумеет хоть как-то утешить Макса? Впервые Вальмар давал понять, что уже
не считает Ариану ребенком. Если бы в салон заглянул Герхард, Вальмар
немедленно велел бы ему уйти и не мешать, но Ариана уже не девочка, она
способна на нежность и участие. Вальмар жестом попросил Ариану приблизиться, и,
услышав ее шаги, Макс отнял руки от лица.
Когда он обернулся к ней, Ариана увидела, что его лицо
искажено отчаянием.
– Макс… Что случилось?
Она опустилась рядом с ним на колени и без колебаний
протянула к нему руки. Он тоже потянулся к ней, обнял ее и всхлипнул. Долгое
время Макс не произносил ни слова, а затем, вытирая глаза, медленно
отодвинулся.
– Спасибо. Извините меня…
– Не нужно извинений.
Вальмар подошел к антикварному столику, на котором в большом
серебряном ларце стояли бутылки с коньяком и последние запасы шотландского
виски. Не спрашивая Макса, Вальмар налил полный стакан коньяка и молча протянул
другу. Тот взял, сделал несколько глотков и вытер платком мокрые глаза.
– Что-нибудь с Сарой? – спросила Ариана.
Неужели Макс сумел что-то узнать?
Макс растерянно взглянул на нее, и по его наполненным ужасом
глазам Ариана поняла: его худшие страхи подтвердились.
– Они все… – Он с трудом заставил себя произнести эти
слова. – Они все мертвы. – Макс судорожно вздохнул и отхлебнул
коньяку. – Все четверо – и Сара, и мальчики…
– О Господи!
Ариана чуть было не спросила, за что их убили. Но ответ был
ясен и так. Только за то, что они евреи.
– Вы это знаете наверняка?
Макс кивнул:
– Они сказали мне, что я должен быть им благодарен. Теперь я
могу начать новую жизнь с женщиной своей расы. О Господи, Господи… Мои сыночки…
Ариана…
Он безотчетно потянулся к ней, и девушка прижала его к себе.
Теперь по ее щекам тоже катились слезы.
Вальмар знал, что нужно делать: Макс должен немедленно
уехать, оставаться в Берлине ему нельзя.
– Послушайте, Макс. Вы думали над тем, как вам быть дальше?
– Что вы имеете в виду?
– Разве вы можете оставаться в этой стране после того, что
произошло?
– Не знаю… Не знаю… Я хотел уехать еще в тридцать восьмом.
Убеждал Сару, но она не желала и слушать… У нее тут были сестры, мать…
Сколько раз Вальмар слышал истории, похожие на эту.
– А потом я не мог уехать, потому что искал Сару и детей.
Думал, если найду их, может быть, удастся как-то договориться с нацистами… О
Господи, мне следовало догадаться раньше…
– Это ничего бы не изменило. – Вальмар смотрел на друга
с глубоким сочувствием. – Но теперь вы знаете правду. Если вы не уедете,
они не оставят вас в покое. Будут следить за вами, смотреть, с кем вы
встречаетесь, с кем общаетесь. Вы и так все эти годы считались у них
подозреваемым – из-за Сары. Остается только одно – бегство.
Макс Томас горько покачал головой. Утверждения Вальмара не
были голословными. Дважды адвокатскую контору Томаса разгромили неизвестные
лица, причем на стенах, на мебели оставили надписи: «Еврейский любовничек». И
все же Макс не сдавался, он не мог уехать, не мог бросить жену и детей.
– У меня не укладывается в голове, что все уже кончено… Мне
не нужно больше никого искать. – Макс выпрямился в кресле, словно лишь в
эту секунду до конца осознал произошедшее. – Но куда мне податься?
– Куда угодно. В Швейцарию, например. Потом, возможно,
переберетесь в Соединенные Штаты. Главное – уезжайте из Германии. Эта страна
вас уничтожит.
«Как она уничтожила Кассандру и Дольфа», – мысленно
добавил Вальмар. Глядя в лицо своего друга, он вновь ощутил боль давней утраты.
– Нет, я не могу уехать, – сказал Макс.
– Но почему? – вспылил фон Готхард. – Вот уж не
думал, что вы такой патриот. Или, может быть, Германия была к вам необычайно
добра? Послушайте, дружище, чего ради вам здесь оставаться? Уносите ноги, пока
целы.
Ариана смотрела на отца с испугом – никогда еще она не
видела его таким.
– Макс, – тихо сказала она. – Я думаю, папа прав.
Уезжайте. А потом, когда все кончится, вы сможете вернуться.
– Если у вас есть хоть капля здравого смысла, никогда сюда
не возвращайтесь, – сердито прервал ее Вальмар. – Начните новую
жизнь. Где-нибудь в другой стране. И уезжайте отсюда поскорей, пока вас не
погребло под обломками рейха.
Макс Томас вяло ответил:
– Меня и так уже погребло под обломками.
Вальмар глубоко вздохнул, откинулся назад, но по-прежнему не
сводил глаз с лица друга.
– Да, я хорошо вас понимаю. Но все равно нужно жить. Хватит
того, что вы лишились семьи. – Он говорил так нежно, что Макс вновь не
удержался от слез. – Вы должны выжить. Это ваш долг перед Сарой. Зачем
нужна еще одна трагедия, еще одна утрата?
Если бы он сказал все это Кассандре, если бы успел… Но
поняла бы она его?
– Уехать? Но как?
Макс никак не мог смириться с мыслью, что нужно все бросить
– дом, имущество, страну, в которой родились и погибли его дети, его мечты.
– Не знаю. Это надо будет обдумать. В нынешнем хаосе, я
полагаю, можно взять и исчезнуть. Если это сделать прямо сейчас, они подумают,
что вы не выдержали потрясений – тронулись рассудком и покончили с собой.
Позднее, возможно, у них возникнут подозрения, но дело будет сделано.
– Как вы себе это представляете? Я выхожу прямо сейчас из
вашего дома и иду пешком к швейцарской границе? При себе у меня портфель,
пальто и золотые часы, оставшиеся от дедушки.
Макс похлопал себя по нагрудному карману, где лежали упомянутые
часы.
Вальмар задумчиво кивнул:
– Что ж, это тоже вариант.
– Вы серьезно?
Ариана слушала их, не веря собственным ушам. Неужели все это
происходит на самом деле? Неужели где-то совсем рядом убивают женщин и детей,
заставляют добропорядочных граждан спасаться бегством среди ночи? Сердце ее
сжалось от страха, тонкое личико стало еще бледнее, чем обычно.
