Оставшиеся на земле офицеры только недоуменно крутили головами, сглатывали воздух, чтобы прочистить заложенные уши, искали в небе мгновенно превратившийся в едва заметный крестик самолет.
— Ну ни… чего себе, господа! Как же на такой штуке можно летать?
— Кто-то же ведь летает, вон мой мичман, например, — резонно заметил Воронцов, угощая пилотов папиросами.
Губанов выбрался из кабины, спрыгнул на землю, растерянно улыбаясь. Его пошатывало. На бледном лице ярко выступили веснушки. Инструктор по приказу Воронцова специально продемонстрировал чересчур самонадеянному асу взлет на форсаже, подъем свечкой до шести тысяч метров, стремительный каскад полного комплекта фигур высшего пилотажа, о которых здесь еще и понятия не имели, отвесное пике до высоты в сотню метров, вывод из него с восьмикратной перегрузкой у самой воды и бреющий полет над морем.
— Итак, господин капитан, прямо сейчас полетите или лучше в город за коньяком?
— Простите, господин капитан первого ранга. Позвольте за коньяком отправить младшего по званию… А я бы хотел с инструктором побеседовать и машину внимательнее осмотреть.
Через пять дней Губанов впервые взлетел самостоятельно — все-таки он действительно был асом и имел больше двух тысяч часов налета. Неделей позже залетали и остальные. Подготовку летчики особого штурмового полка проходили по полной программе — фигуры высшего пилотажа, индивидуальный и групповой воздушный бой, дальняя разведка, стрельба из бортового оружия и бомбометание по движущейся морской цели, парашютные прыжки в море из падающего истребителя. Кроме этого, впервые в русской авиации для летчиков была введена физическая подготовка на уровне почти что отряда космонавтов, включая вращение на центрифуге с одновременным решением в уме навигационных задач и расчетом упреждения при атаке идущего полным ходом и маневрирующего эсминца.
Параллельно изучали материальную часть, аэродинамику, теорию устойчивости и управляемости, радиодело — все самолеты были оборудованы мощными радиостанциями и радиокомпасами, а на очереди была еще и радиолокация.
Трех человек из отряда пришлось списать по непригодности — вполне нормальные для полетов на скоростях 100–150 километров организмы не выдерживали перегрузок или не хватало реакции. Им на смену взяли других. Уже через месяц, как это раньше было с офицерами-рейнджерами, у пилотов изменились и внешность, и повадки, и стиль поведения. Чем-то каждый из них стал напоминать Воронцову образ Чкалова в одноименном фильме. Что и неудивительно — совершенно другие физические и эмоциональные нагрузки плюс ощущение принадлежности не просто к элите авиации, а будто бы даже к иной популяции человечества. Так отличается от спортсмена-перворазрядника мастер спорта международного класса или летавший космонавт от лейтенанта строевого авиаполка.
…Утром одного из февральских дней двадцать первого года, еще холодным и ветреным, но уже по-весеннему солнечным, Воронцов решил продемонстрировать комфлота успехи своих питомцев.
Вышли в море на двух наиболее быстроходных эсминцах типа «Новик» — «Пылком» и «Дерзком». В десяти милях от берега Воронцов с позволения Колчака дал команду «Самый полный».
Завибрировал под ногами настил мостика. Вырывающиеся из труб столбы черного дыма, сбиваемые встречным ветром, вытянулись за кормой длинными, быстро рассеивающимися шлейфами. Густая, издали темно-синяя вода, вспарываемая узкими форштевнями, вставала у бортов крутыми стеклянно-бутылочными на просвет валами. За кормой вспухла кипящая пеной кильватерная струя, перечеркнувшая почти штилевую гладь моря. Щурясь от брызг, долетающих до затянутого парусиновым обвесом крыла мостика, Воронцов с наслаждением подставлял лицо режущему соленому ветру. Как давно он не ходил вот так, тридцатиузловым ходом, на стремительном, узком, как клинок курсантского парадного палаша, кораблике! С мостика «Валгаллы», вознесенного выше клотика этого миноносца, скорость воспринималась совсем иначе. Разница почти такая же, как между гоночным мотоциклом и туристским автобусом.
Колчак, тоже, видимо, вспоминая свою флотскую молодость, а может быть, наоборот, вонючую тюремную камеру, стоял молча, вцепившись длинными пальцами в планширь.
Воронцов посмотрел на часы. Время… Он тронул адмирала за плечо и указал рукой на север, в сторону едва видного берега. Сквозь стекла сильного бинокля вдали блеснуло — солнечный луч отразился от лакированных крыльев. Колчак еще в бытность свою командующим Императорским Черноморским флотом, много внимания уделял авиации, лично разрабатывал планы совместных действий кораблей и летающих лодок «М-5» и «М-9» в блокаде Босфора, но то, что он увидел сейчас, его поразило.
Шесть пар «Чаек», повторяя отработанный следующим поколением летчиков прием, испытанный в боях над Халхин-Голом, подходили к цели с выпущенными шасси. Тогда это делалось, чтобы ввести в заблуждение японцев, изображая тихоходные, намного уступавшие в скорости японским «Зеро» «И-15», сейчас — чтобы «неприятель» до последнего принимал их за привычные «Ньюпоры». Приблизившись, они одновременно, по радиокоманде ведущего, поджали под нижнее крыло растопыренные колесные стойки и, сразу чуть не вдвое увеличив скорость, рванулись вверх. С километровой высоты эсминцы, развившие предельный, тридцатичетырехузловый ход, казались стоящими на месте, несмотря на пенные усы бурунов под форштевнями и стелющиеся над водой дымовые хвосты.
Истребители разделились на две группы и разом сорвались в пике, атакуя флагманский «Пылкий» одновременно с обоих бортов. Сухой треск холостых пулеметных очередей был едва слышен, перекрываемый ревом моторов. Выровнявшись почти на уровне мачт, истребители зашли с кормы и пронеслись над палубой, продолжая стрелять. В реальном бою, представил себе Воронцов, сейчас хлестнули бы по палубе, мостику, орудийным площадкам тугие струи разрывных и бронебойно-зажигательных пуль. Калибр 12,7 мм пробивает верхние листы танковой брони, а уж тонкую сталь эсминца располосует, как консервный нож банку с килькой. Тем более — снаряды двадцатимиллиметровых пушек.
«Чайки» промчались далеко вперед по курсу, дружно сделали иммельман и, подобно злобной стае потревоженных ос, бросились на «Дерзкий», теперь уже с передних курсовых углов. С мостика «Пылкого» атака выглядела еще более эффектной и впечатляющей.
— По идее, у них на мостике и палубе живых уже не осталось, — сообщил Воронцов адмиралу, когда последний истребитель отстрелялся по эсминцу. — Двадцать четыре пулемета и двенадцать пушек практически в упор…
Отработка противовоздушной обороны в этом показательном учении не планировалась, да и что могли бы противопоставить маневрирующим на четырехсоткилометровой скорости «Чайкам» миноносцы? Противоаэропланные пушки Лендера, по одной на корабль, и два «максима» на кормовом мостике еще годились для стрельбы по неуклюжим, медлительным «летающим лодкам» или бомбящим с высокой горизонтали немецким «Готам», а до использования главного калибра для постановки заградительного огня додумаются только через двадцать лет.
Колчак едва успевал вертеть головой, следя за маневрами «Чаек».
