— Маня, не сердись, — попросил он. — Просто я на взводе! С Митрофановой с утра поскандалил из-за этого, как его… айтишника, которого вернули на работу! Бабка уехала, а обещала аудиенцию дать, у меня миллион бумаг от Канторовича на подпись.
Он говорил это вроде совершенно обычным тоном, но Маня, чуткая к любой фальши, уловила страх и напряжение.
«…Что-то не то. Здесь что-то не то. Дело не в редких и старых изданиях и уж тем более не в Митрофановой, с которой он «поскандалил»!..»
— Ма-ань! Не смотри ты на меня так! Ну, сорвался я, с кем не бывает!
— Бывает, — согласилась Поливанова, тоже изо всех сил стараясь говорить самым обыкновенным голосом.
— Ну, хочешь, я на колени встану?
И он шутливо раскинул руки и даже стал приседать, как будто на самом деле намеревался бухнуться на колени.
— Не надо на колени, зачем! — забормотала Поливанова и стала отступать к двери. — Где-то здесь я еще портфель свой кинула! А, вон же он!..
— Манечка, ну что ты?! Ну, не сердись на меня! Я же просто так!
Уговаривал он ее тоже как-то чрезмерно, избыточно и как будто фальшиво.
— Подожди ты со своим портфелем, давай лучше кофейку попьем, а? Как ты любишь, с холодными сливками, с сахаром! Ты же меня ждала! А когда тебя ждет такая красивая женщина…
— Я тебе роман привезла, — сказала Маня, рассматривая его очень внимательно.
— Дописала?!
— Нет, на середине бросила!
— Что, честно дописала?!
— Ну, конечно. И привезла. Как ты думаешь, Анна Иосифовна меня в Питер отпустит?
— Да она тебя до Питера на руках понесет! Прямо из своего кабинета! Манечка, это же счастье и ликование! Вот ты молодец какая!
— Я молодец, — согласилась Поливанова и подумала: а ты чего-то боишься.
И я подошла к этому совсем близко. Слишком близко.
Не влезай, убьет.
Почему-то долго не подавали багаж, и Митрофанова, побежавшая покупать то ли газеты, то ли минеральную воду, куда-то запропала. Маня, помыкавшись немного, присела на холодную решетчатую лавочку. Несколько таких лавочек стояло вдоль низкой перегородки, отделявшей зону прилета от зоны вылета. Вообще, в Пулкове все было проще, чем в Москве. Проще, понятней и уютней, что ли. По крайней мере, Мане так казалось.
Вообще, Питер казался ей понятней Москвы, логичней, правильней и закономерней.
Она любила прилетать сюда на работу. Для нее не было ничего лучше внезапно подвернувшейся — или запланированной! — поездки в Питер!..
Анна Иосифовна всегда отправляла ее «в командировку», не скупилась на дорогущую гостиницу и бизнес-класс в самолете, устраивала встречи в лучших книжных магазинах, с кем-то договаривалась, звонила, чтобы встречали. Отправила и на этот раз, в благодарность за только что сданный роман, и ничего лишнего не спросила — мало ли какие дела могут быть у девочки в Северной столице, даже если эта девочка известная писательница и утверждает, что летит в командировку, хотя все такие командировки всегда обговаривались и планировались заранее, и к ним серьезно готовились — чтобы отработать издательские денежки по полной программе и соблюсти все интересы!
На этот раз никто ни к чему не готовился. Позвонили Денису, директору огромной книжной сети «Буквоед», сказали, что летит Поливанова, и все дела. Бедный Денис за полдня подготовил две встречи в книжных магазинах — на Невском и в каком-то спальном районе, вот тебе и командировка!
Маня нарядилась в белое пальто, которое никогда не носила в Москве — жалела и немного стеснялась, — и лакированные ботинки на каблуках. В блестящих носах отражался свет, и она время от времени любовалась на отражение.
Куда ж это Митрофанова запропала?..
Маня перелистала журнал, захваченный из самолета, пересчитала все плитки на полу — они были разного цвета, черного и белого, через одну, всего шестьдесят четыре, встала и отправилась рассматривать немудрящие сувениры в витрине. Представлены были мишки, матрешки и хохломские плошки.
Багаж так и не подавали, а лакированные ботинки на каблуках все сильнее давили на пальцы, как пыточные колодки времен испанской инквизиции.
Кто такую обувь делает, а?.. Вот заставить бы их хоть полдня проходить в этих чертовых ботинках! Зачем она их надела?! Впрочем, несмотря на гренадерский рост, она любила воздвигаться на каблуки. Митрофанова считала, что это исключительно «от комплексов».
Маня переступала ногами, как стреноженная лошадь, и оборачивалась на ленту транспортера — без толку!.. Порассматривав мишек и матрешек, она вернулась на железную лавку — не было никаких сил стоять — и открыла опостылевший журнал.
Какой-то человек прошел в отдалении и остановился, отдельно от толпы, и, кажется, поглядывал на нее.
Она решила, что ни за что не станет поворачиваться, но он все маячил. Она листала журнал быстрее и быстрее, всем своим видом демонстрируя независимость, но он так и не уходил и, похоже, продолжал смотреть.
В конце концов ей это надоело. Если поклонник, то пусть уж подойдет и попросит автограф, а если просто так пялится, то она, Маня, всегда готова дать отпор кому угодно!..
— Пять минут, — еле слышно пропела она себе под нос, — пять минут, ждать осталось так немного!
Потом скатала журнал в трубку, посмотрела в него на пол, как в подзорную трубу, сделала специальное лицо, предназначенное для навязчивых поклонников, и быстро обернулась.
В двух шагах от нее стоял Александр Шан-Гирей, и у него было странное, растерянное выражение лица.
— Здравствуйте, — сказал он, не приближаясь. — Вы меня не узнаете?..
— Как я могу вас не узнать?!
— Ну да, — пробормотал он, — конечно. Извините.
Он еще постоял секунду, потом пошел к ней и заговорил на ходу:
— Я сидел в самолете прямо за вами, но не решился…
Маня Поливанова смотрела на него во все глаза.
Он был странно одет, то ли очень бедно, то ли очень богато, сразу не разберешь. Длинное распахнутое пальто, мягкий шарф, свитер с высоким горлом, джинсы, заправленные почему-то в сапоги. Волосы почти до плеч, бледные щеки, светлые беспокойные глаза, смотревшие прямо и как-то очень… откровенно.
Непонятно почему, известная писательница Поливанова — Марина Покровская! — вдруг страшно смутилась.
Ну, просто до слез.
От смущения она заговорила сразу резко и громко:
— А вы что здесь делаете?..
— Где… здесь?
— В аэропорту, конечно!
— А… я прилетел. Вместе с вами. Мы летели на одном самолете.
— Это я уже поняла, вы сидели прямо за нами! Что вы делаете в Санкт-Петербурге?
