— Ну да, — пробормотал Алекс себе под нос. — Поливанов. Конечно.
— А бабушка вышла замуж за «недостойного»!.. Правда, он был не пролетарий, а инженер, но все равно из «новых», и прадед с прабабкой до конца жизни называли его на «вы» и исключительно по имени-отчеству. А бабушка гордая была, вот и съехала отсюда в барак!
— Значит, вы тоже не та, за кого себя выдаете, — произнес он задумчиво. — Вы вовсе не Покровская, а Поливанова и родом из знаменитой семьи.
Спохватился и замолчал.
— Покровская — псевдоним, — сказала она осторожно. — Я живу на Покровке, все очень просто! В непосредственной близости от Покровских Ворот! И почему я… не та, за кого себя выдаю?! Я — это я, автор второсортных детективных романов!
— Второсортных?
— Все детективы второсортны! — отрезала писательница Покровская-Поливанова. — Если бы я написала «Муму», тогда моя фамилия была бы Тургенев, и я была бы настоящим писателем. Колбасы хотите?.. Краковской? Викуся очень ее рекламировала!
Пока она возилась на кухне, он все осматривался — удивительная квартира! Вышел в коридор и поизучал книжные полки, начинавшиеся на уровне его ботинок и терявшиеся в невообразимой высоте, где-то под потолком. Развеселившись окончательно, зажмурился и вытащил наугад толстый, насмерть зачитанный том в коричневой плотной обложке.
Интересно, какую книгу в этой семье зачитали почти до дыр, так что едва держится некогда упитанный и солидный переплет?..
Ну что?.. Лев Толстой, сыщицкие приключения, «Княжна Джаваха» Чарской или Александр Солженицын в каком-то там очередном круге?
Алекс открыл глаза и глянул.
Жуковский Н. Е., «О присоединенных вихрях», 1905 год.
Как хорошо.
— Are you with me? Nothing to trust in. You have the answers. What are the questions? — громко распевала на кухне хозяйка.
Он втиснул на место увесистый том.
Интересно, у нее тоже чашки тончайшего китайского фарфора и пирожки в плетеной корзинке, укрытой теплой салфеткой?.. Или, наоборот, толстые самодовольные белые американские кружки с сердцами и надписями «I love you» и наспех нарезанный вчерашний хлеб?..
Она показалась на пороге, толкнув задницей дверь, и Алекс перехватил тяжеленный поднос. На нем не было вовсе никаких чашек, зато позвякивали в серебряных подстаканниках чистые стаканы, и лимон истекал соком на серебряной тарелочке, и конфеты в памятных с детства обертках, и та самая колбаса, пристроенная очень аппетитно, как-то так, что Алексу сразу захотелось есть, и он понял: в доме авиаконструктора Поливанова ему будет вкусно, просто, и можно ничего не стесняться и танцев не танцевать.
Как давно он ничего не делал… «просто»!
Они чинно уселись в гостиной, с краю громадного стола, за которым, должно быть, умещалось человек двадцать гостей, и писательница объявила, что он может называть ее Маней.
— Прошу прощения, что не узнал вас тогда, дома у Екатерины Петровны. Должен был бы…
Она щедро выложила колбасу на хлеб, полюбовалась, добавила еще круг и протянула Алексу. У нее были длинные пальцы без всякого маникюра и узкая, совсем девичья кисть.
— Дома у Екатерины Петровны никто никого не узнавал! Мы все в обмороке были. — Себе она тоже соорудила бутерброд и смачно откусила. — А вас-то чего туда принесло? Ну, нас она позвала — в годину лишений и испытаний, — а вы?..
— Я просто хотел с ней поговорить. — Он улыбнулся. Маня очень ему нравилась. — Я и с вами хочу поговорить.
— Говорите! — разрешила Поливанова. — Вам с лимоном?
— Расскажите мне про Веселовского.
— Тю!.. — Она поставила чайник на литую чугунную подставку и воззрилась на Алекса. — Вспомнила бабушка первую ночь. Зачем он вам сдался?..
— Правда, что его уволили из издательства после какой-то истории с вашей подругой?..
Поливанова аккуратно пристроила бутерброд на тарелку и крошечной, жесткой от крахмала салфеткой стряхнула крошки со своих необыкновенных пальцев.
— Да, — задумчиво сказала она. — История. Ничего особенного. Она любила его, а он любил родину, только и всего.
Алекс молчал, ожидая продолжения.
— Может, вся фишка в том, что она его на самом деле любила. Ну, по крайней мере, мне так казалось. А может, просто слишком долго ждала принца. Хоть какого-нибудь! Ведь не у всех получается, понимаете?.. — Она распрямила плечи. — У Кати не получается, у меня вот тоже ничего не получается!.. А это тяжело, особенно когда становится очевидно, что скоро на пенсию, а перспектив никаких — ну, в этом смысле!
— И у меня не получается, — невесть зачем признался Алекс. — Совсем.
— Мальчикам проще, чем девочкам.
— Откуда вы знаете? Вы разве когда-нибудь были мальчиком?
Она хмыкнула:
— Так принято считать. А что? Не проще?..
— Думаю, всем одинаково.
— Ну, — жестко сказала писательница Поливанова, — по крайней мере, ни одна ваша возлюбленная не может заставить вас сделать аборт. Ведь не может?..
— Никто никого не может заставить!..
— Да бросьте! Конечно, может. Или вы ничего не знаете о жизни!.. Или вы никогда не попадали в зависимость, такую, из которой не выбраться! Да и неохота выбираться. И точно известно, что в тот момент, когда зависимость кончится, кончится и жизнь, потому что ничего не надо… вне объекта. Совсем ничего, понимаете?..
Она взъерошила короткие волосы, и без того торчавшие в разные стороны.
— И Катька пропала! Когда он пришел на работу и у них все началось, это было так красиво, так правильно! Ну, как и должно быть. Не в смысле сахаринного мармелада, иди сюда, дай я тебя поцелую, а в смысле — вот и кончилось вселенское одиночество и ненужность! И во Франкфурт на ярмарку они вместе летали, и к Анне Иосифовне на дачу ездили!.. Интересов общих тьма, и всегда есть о чем поговорить. И всякое такое.
Она скривилась и отхлебнула чаю. Алекс молчал.
— Ну а потом был аборт — вроде рано ребенка, не ко времени, давай подождем, поживем для себя. Эти песни нам известны. Чего там рано, всем за тридцать, у всех зарплаты-квартиры-машины!.. — Она махнула рукой. — Уж какие есть, но ведь есть же, под мостом никто не спит и в общежитии не прописан. Но ребенка все-таки нужно было истребить, и его истребили. А потом оказалось, кстати, вскоре после аборта, что от него параллельным курсом еще какая-то дура забеременела, и вот там как раз ребенок будет, уже на подходе совсем. А двоих, да от разных баб, ему не надо, еще бы! А у Кати как раз в это время мама умерла, и в общем… — тут писательница Поливанова вскочила, сказала, что ей нужно подогреть чайник, и ушла.
Когда вернулась, нос у нее был совершенно красный.
— Вот даже мне тяжело, — сказала она с сердцем. — До сих пор тяжело! А ей каково?.. Конечно, она когда его в «Чили» увидала, так и закатила истерику на все издательство, ничего в этом нет ни стыдного, ни ужасного. Хотите, горячего добавлю?.. — Она взялась за чайник и понурилась. — Хоть бы малыш остался. А так… ни мамы, ни ребенка. Никого и ничего. Только сознание, что все это время рядом было чудовище. Мерзкое, скользкое, подлое и вонючее.
