— В ее собственной квартире, между прочим! Как раз в тот день, когда вас… ну, когда она вас вышвырнула, короче! То есть произошла вся эта петрушка в «Чили», вы публично пообещали доказать, что она чуть ли не укокошила того типа, и вечером ее пытались задушить!
— Я не пытался ее душить!
Покровская нетерпеливо взъерошила и без того взъерошенные волосы.
— Да я и не утверждаю, что пытались именно вы! Но, согласитесь, мотивы у вас были! И есть.
— Идите. Вы. К чертовой. Матери, — четко и раздельно выговорил Владимир Береговой, съехал на присыпанную мокрым снегом обочину и тормознул так, что Покровская почти ткнулась носом в свои джинсовые колени. — Выметайтесь. Я вас дальше не повезу.
Она покрутила головой и фыркнула. Кругом был лес, пустая дорога, снежная круговерть.
— У вас есть сигареты?
— Выметайтесь из моей машины!
— Тю!.. — сказала писательница, как ему показалось, с некоторым уважением. — Сама не пойду. Вытаскивайте силой.
«Дворники» стучали, и снег летел.
— Что вы знаете об убийстве, Володя? С чего вы взяли, что Митрофанова к нему причастна?
Он молчал. Ему вдруг пришла в голову ужасная мысль.
— А… когда ее пытались задушить?
— Вечером того же дня, когда она вас выперла.
— Это… точно?
— Абсолютно.
…Я был возле дома Митрофановой. Тем самым вечером. Я приезжал, и уезжал, и снова возвращался, и даже напугал какую-то парочку с пакетами и нелепой корзинкой!.. Я приехал, чтобы показать ей те самые фотографии и заставить ее во всем сознаться!.. Я был очень зол на нее. Я пытался ей звонить, но она не подходила к телефону!.. Конечно, я уехал, даже в подъезд не заходил, но я же был там!..
Об этом никто не должен узнать. Женщина, которая сидит рядом с ним, — враг. Она сильна и опасна.
Его выгнали с работы под совершенно нелепым предлогом. Теперь его могут засадить за решетку — просто так. Потому что они сильнее, они явно что-то скрывают. Им нужна жертва, и жертвой назначен он, Владимир Береговой.
Он бы с удовольствием задушил и Митрофанову, и эту, что сидит рядом, тоже!..
— Девочка, разве так можно? — Анна Иосифовна стремительно поднялась, подошла и положила Митрофановой на лоб узкую прохладную руку. — Вроде бы температуры нет. Но все равно нужно было остаться дома и как следует отлежаться! У тебя же совсем голос пропал!
— Ничего, — мужественным контральто, чем-то напоминающим поливановское, отозвалась Катя. — Я и так два дня не выходила на работу, а больничного у меня нет.
— Ах, какие глупости! — отмахнулась директриса. — Больничный! Тебе нужен не больничный, а крепкий чай с молоком, теплое одеяло и хорошая книжка! Я сейчас распоряжусь, и тебя отвезут домой.
— Не стоит, Анна Иосифовна! — взмолилась Катя. — Я вас прошу! Я нормально себя чувствую, не надо меня домой!
Ей не хотелось домой — еще бы!.. Там было страшно, холодно, и все еще пахло лекарством — так ей казалось. И коврик, по которому она ползла, пытаясь дышать, ползла и билась головой о стены и мебель, так и лежал, свернутый, в прихожей. Почему-то она до сих пор его не выбросила. И ей все время не хватало воздуха. Она держала окна открытыми — и все равно не хватало.
— Н-ну, напрасно, — с сомнением протянула Анна Иосифовна. — Не люблю, когда дети болеют! Есть в этом нечто неправильное. Болеть должны старики.
Катя, подыгрывая, улыбнулась благодарной улыбкой хорошей девочки. Если бы Анна Иосифовна знала причину ее «болезни», наверное, сошла бы с ума.
Или нет?..
Она всегда преувеличенно беспокоилась о своих великовозрастных «детях», собранных в издательстве, «под крылышком», вникала в их дела, иногда неожиданно подкидывала денежек в виде каких-нибудь премий, отправляла в дорогостоящие командировки, и Катя Митрофанова вдруг первый раз в жизни подумала, что понятия не имеет, так ли уж ее любит Анна Иосифовна, или все это делается для того, чтобы скрыть крайнее равнодушие — и к людям, и к жизни.
— Мы все какие-то странные в последнее время, — задумчиво произнесла директриса и вздохнула. — Впрочем, это понятно и объяснимо. Даже Саша, на что уж сдержанный мальчик, но нервничает, нервничает, я же вижу!
Саша нервничает?.. Митрофанова удивилась. Ничего подобного она за Стрешневым не замечала, хотя общалась с ним гораздо больше Анны Иосифовны. Или та что-то знает, чего не знает она, Катя?.. Нет, он, конечно, друг — до известной степени! — но расслабляться нельзя ни на секунду, иначе друг обойдет ее на повороте, оставит позади, уйдет вперед, только его и видели.
— Ну, ничего, ничего. Скоро Новый год, выпадет снег, укроет все наши печали, и заживем мы по-прежнему, хорошо и спокойно. Правда, Катюша?..
Митрофанова думала о Стрешневе.
— А?..
Директриса усмехнулась — едва заметно.
— Что там с программой продвижения Манечкиного романа?..
— Я принесла распечатки, Анна Иосифовна. Вот, взгляните. Это предполагаемые затраты на прямую рекламу, ну, там все, как всегда, — метро и «наружка», а это планы по встречам в крупных книжных магазинах. На первом месте, конечно, «Москва»…
— К Леденевой надо бы съездить, — озабоченно вставила Анна Иосифовна и черкнула что-то на хрусткой бумажке с ее личным вензелем. Блеснуло золотое перо. — Сто лет не виделись!
Мариной Леденевой звали директора огромного книжного магазина на Тверской.
— Потом питерский «Буквоед». У них всегда продажи хорошие, и Поливанова очень любит в Питер ездить. Ну, то есть Покровская, — сказала Митрофанова.
— Любит, отправим, — директриса улыбнулась доброй улыбкой и любовно взяла со стола свежевыпеченную Манину книгу. Осмотрела со всех сторон, кажется, даже погладила и едва удержалась, чтобы не прижать ее к груди. И спросила, не меняя тона: — Зачем ты уволила этого славного мальчика из электронного отдела? Нехорошо, Катюша!..
Митрофанова подняла глаза от бумаг и уставилась на безмятежную директрису. Вдруг стало трудно дышать, и шею — в том самом месте! — как будто вновь стянуло ремнем.
— Анна Иосифовна…
— Да-да, тебя, конечно, огорчило чудовищное происшествие, и тебе было особенно трудно, ты же осталась одна, и я никак не могла помочь. — Тем же любовным движением директриса вернула книгу на стол и посмотрела на Митрофанову.
Глаза у нее были ледяные и плоские, как у рептилии.
Митрофанова коротко перевела дух, и краснота стала подниматься с ее шеи вверх, залила щеки, лоб, и уши заполыхали.
— Я не могла ни помочь, ни проконтролировать тебя, моя девочка, — продолжала Анна Иосифовна. — И ты наделала непростительных ошибок. Во-первых, наказала ни в чем не повинного человека неизвестно за что. Во-вторых, заставила его всех нас ненавидеть. В-третьих, устроила скандал. Скандал в нашем издательстве, в присутствии разных, совершенно посторонних людей! Ведь, насколько я знаю, Вадим тоже почему-то там оказался, да, Катюша?
