— Дело не во внешнем сходстве, а в том, как художник это чувствует, — пояснил Женька и, выложив перед Лёхой очередную репродукцию, язвительно спросил: — По- твоему, это похоже на «Обнажённую женщину, расчёсывающую свои волосы»?
— Нет.
— Ну вот, а чего же ты тогда хочешь от меня? Я же не фотограф, а художник. Почувствуй разницу. Я тут, между прочим, почти весь класс нарисовал. Хочешь, покажу?
Просмотрев портретную галерею, Лёха убедился, что он ещё не самый уродливый.
— А это что за петух ощипанный, с мордой алкоголика? — спросил Лёха.
— Это же Петухов! Похоже, правда? — обрадовался Женька. — На выставке все увидят, вот смеху будет.
— На какой ещё выставке?
— На персональной. Сразу в Третьяковке никого выставлять не станут. Для начала художнику надо организовать свою выставку.
— Где же ты её организуешь? — с недоверием спросил Лёха.
— Не волнуйся. Я всё продумал. Помнишь двухэтажку, которая на снос?
Лёха молча кивнул, и Женька с жаром продолжал:
— Из неё всех уже выселили, и сейчас она пустует. Нужно ловить момент, пока её не снесли.
Как всегда, Женькин энтузиазм и вера в успех заразили Лёху. В тот же день они обследовали помещение новой «галереи искусств» и приступили к расчистке территории для персональной выставки.
Следующий день ушёл на то, чтобы написать вывеску:
ГАЛЕРЕЯ СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА.
ПЕРСОНАЛЬНАЯ ВЫСТАВКА ЕВГЕНИЯ МОСКВИЧЁВА.
Женька пририсовал палитру с кистями. Получилось очень здорово. Все «полотна» были развешаны при помощи скотча. Дойдя до портрета Петухова, Лёха предостерёг:
— Знаешь, что? Ты это… лучше его убери.
— Почему? Ведь похоже. Ты же сразу угадал.
— А если Петух тоже угадает? Мало не покажется, — зловеще произнёс Лёха.
— Как ты не понимаешь, это же самовыражение, — распалился Женька.
Лёха по опыту знал, когда Женька приходил в раж, спорить с ним бесполезно, поэтому примирительно сказал:
— Я-то понимаю, но вообще, рисуй лучше композиции. Они тебе больше удаются, — а про себя подумал: «За них хоть в пятак не схлопочешь».
Наконец все приготовления были закончены. Оглядев свою работу, Женька заявил:
— Чтобы всё было по правилам, вход надо сделать платный.
— Скажешь тоже! Кто же за деньги пойдёт на это смотреть? — недоверчиво спросил Лёха.
— Кто надо, тот и пойдёт. Мы с тобой тоже не за бесплатно на разные композиции смотрели. Картинная галерея — это тебе не выставка детского рисунка. Я билеты на компьютере сделаю. Главное, назначить нормальную цену. Как ты думаешь, по рублю продавать или не мелочиться и забабахать по пятёрке?
— За пятёрку как бы ещё не вздули, — высказал свои опасения Лёха.
— Убедил. Билеты будут по рублю. Надо нести искусство в массы, — согласился Женька.
— По-моему, и по рублю не пойдут, — покачал головой Лёха.
— Спокуха! Я всё продумал, — как всегда, не унывал Женька.
Он не зря прочитал столько статей и книжек про художников. Из прочитанного Женька сделал вывод, что по-настоящему гениального художника отличают странности, вроде как у него не все дома. Самый супер был, когда один художник отхватил себе ухо. Может, без этого отрезанного уха никто бы о нём в жизни не узнал. Что и говорить, это было круто, но повторяться не стоило. Приходилось поломать голову, как ещё привлечь к себе внимание.
Женька целый час бился над этой проблемой, когда ему на глаза попалась картинка из детской книжки, где был нарисован художник с шеей, обмотанной длинным шарфом. Прикинув так и сяк, Женька решил, что это как раз то, что нужно. Шерстяной шарф в майскую жару наверняка заметят, а для здоровья это гораздо полезнее, чем отрезанное ухо.
Достав из шкафа мамин вязаный шарф в сине-белую полоску, который покоился с остальными зимними вещами, Женька обмотал его вокруг шеи, придал своему лицу отрешённый вид и отправился в школу. Погода стояла на редкость жаркая. На улице народ поглядывал на него, как на ненормального. Женька ликовал. Всё шло как по маслу.
Однако скоро Женька понял, что по-настоящему незаурядному человеку приходится нелегко. Шарф его порядком достал. Шея вспотела, и временами Женьку одолевал страшный чёс, но приходилось крепиться. Успокаивало только то, что мужику, который оттяпал себе ухо, тоже было несладко, зато теперь его картины знают во всём мире.
Новоиспечённый талант гордо вошёл в школу и, нарочито не обращая внимания на косые взгляды, направился в класс. Его гениальность была замечена достаточно быстро.
— Москвичёв, ты чего в шарфе? — спросила Синицына.
Женька сделал многозначительное лицо, но не успел ответить, как Петухов насмешливо выкрикнул:
— А у него шея мёрзнет.
Женька решил не поддаваться на провокации. Сделав вид, будто только что очнулся от задумчивости, он спросил:
— Что? Вы о чём?
— Шарф тебе зачем? Простудиться боишься? — подтрунила над ним Майка.
— А… это, — протянул Женька, как будто только что заметил болтающуюся у него на шее потную шерстяную колбасу. — В самом деле, откуда он? Я и не заметил.
— Ни фига себе. Морда красная, как из парилки, а он не заметил. У тебя что, шарики за ролики зашли? — засмеялся Петухов.
— Хватит придуриваться, — покачала головой Синицына.
— Вам этого не понять. Бывают люди, которые живут в других мирах, — загадочно заявил Женька.
— Инопланетяне, что ли? — усмехнулась Майка.
— Я тащусь! Москвичёв — лунатик. На Луне колотун, вот он и укутался, — гоготнул Петухов.
Синицына прыснула со смеха. Это не могло не ранить тонкую, художественную натуру Женьки.
— Петух, я сейчас тебе в глаз дам! — воскликнул он.
— Попробуй, — оживился Петухов, который всегда был не прочь помериться силой.
Посмотрев на нависшего над ним верзилу Петухова, Женька быстренько ретировался:
— Я не стану унижаться до драки с тобой. Не доставлю тебе такого удовольствия, — с чувством собственного достоинства произнёс он.
— Чего? — не понял Петухов.
— Струсил, — вставил Шмыгунов.
Синицына криво усмехнулась. Это окончательно добило Женьку, и его понесло.
— Кто?! Я струсил? Да вы хоть понимаете, с кем имеете дело? Некоторые, между прочим, себе уши отрезают. Вы хотите, чтобы я ухо отрезал? Хотите, да? — не на шутку распалился он, широким жестом запахнул шарф и покинул класс.
— Чего это он? — спросил Петухов, покрутив пальцем у виска.
— Художник, — объяснил Лёха.
