Словом, жизнь Мари-Анж была прекрасной во всех отношениях. У
нее было именно такое детство, о котором мечтают многие. Она жила в старинном
замке, как маленькая принцесса, и при этом у нее были и свобода, и любовь
близких, и она чувствовала, что ее безмятежности ничто не угрожает. А когда
мать наряжала ее в красивое платье, привезенное из Парижа, она выглядела как
настоящая принцесса, во всяком случае, так говорил ее отец. Однако когда
Мари-Анж бегала босиком по полям и лесам в платьях, превратившихся после лазания
по деревьям в лохмотья, он говорил, что она похожа на оборванку.
– Ну, малышка, какое озорство ты затеваешь сегодня? –
спросил Робер, разыскав ее, чтобы позвать на ленч.
Софи была слишком стара, чтобы гоняться за ней, поэтому
Франсуаза обычно посылала за девочкой брата. К тому же Робер знал все ее
любимые тропки и укромные места.
– Никакого.
Она улыбнулась. Ее лицо было перемазано персиками, карманы
битком набиты персиковыми косточками. И Робер, и Мари-Анж – оба пошли в
отца:высокие, светловолосые, красивые. Золотые кудряшки и голубые глаза
действительно придавали облику Мари-Анж нечто ангельское. Из всей семьи только
у Франсуазы были темные волосы и карие глаза, и Джон не раз сожалел о том, что
у них нет еще одного ребенка, который походил бы на жену. Но Мари-Анж все-таки
унаследовала кое-что и от матери: ее веселый, озорной нрав.
– Мама велела тебе идти домой завтракать, – сказал
Робер, подгоняя сестру домой, как овечку, отбившуюся от стада. Роберу, конечно,
не хотелось признаваться сестре в том, что он будет очень скучать по ней в
Париже. Ведь его сестренка повсюду ходила за ним как тень, с тех пор как
научилась ходить.
– Я не проголодалась, – ответила девочка.
– Еще бы, ты ведь все время ешь, – усмехнулся он. – Как
у тебя еще живот не разболелся от такого количества персиков?
– Софи говорит, что они полезные.
– Ленч тебе тоже не повредит. Пошли, скоро вернется
папа. Тебе нужно еще умыться и обуться.
Он взял ее за руку, и она пошла за ним к дому, вернее, не
пошла, а поскакала, дурачась и бегая вокруг него, как щенок на поводке.
Увидев, на что похожа ее дочь, Франсуаза вздохнула.
– Мари-Анж, – сказала она по-французски (лишь Джон
разговаривал с Мари-Анж по-английски, но девочка удивительно хорошо освоила
язык, хотя и говорила с акцентом), – утром ты надела новое платье, и посмотри,
во что оно превратилось! В лохмотья!
Франсуаза округлила глаза от притворного ужаса. Она никогда
по-настоящему не сердилась на дочь – шалости девочки ее забавляли.
– Нет, мама, порвался только передник, – Мари-Анж
виновато улыбнулась, – а платье не порвалось.
– Что ж, и на том спасибо. А теперь пойди умойся и
обуйся, Софи тебе поможет:
Из кухни вышла пожилая женщина в потертом черном платье и
чистом фартуке и стала подниматься вслед за Мари-Анж по лестнице. Софи уже не
могла подняться на верхний этаж так же легко, как раньше, но ради своей
«малышки» готова была идти хоть на край света. За Робером она ухаживала с
самого его рождения, а когда через семь лет родилась Мари-Анж, для нее,
одновременно и экономки, и няньки, это было счастливым сюрпризом. Софи любила
семью Хокинсов, как своих родных. У нее была дочь, но та жила в Нормандии, и
они редко виделись. Софи, наверное, никогда бы в этом не призналась, но дети
Хокинсов стали ей гораздо ближе и дороже, чем родная дочь. Софи тоже горевала,
что Робер вынужден будет ради учебы покинуть дом, но понимала, что для мальчика
так будет лучше, и надеялась, что они скоро увидятся, когда он приедет домой на
каникулы.
Поначалу отец хотел, чтобы Робер учился в Штатах, но
Франсуазе эта мысль не понравилась, да и сын признался, что не хочет уезжать от
них так далеко. Все члены семьи Хокинсов были очень привязаны друг к другу, к
тому же у Робера здесь оставалось много друзей, и Париж казался ему краем
света.
Когда Мари-Анж, умывшись и переодевшись, спустилась вниз,
отец сидел за столом. Мать только что налила два бокала вина: побольше – для
мужа, поменьше – для сына. Вино в доме подавалось к каждой еде, иногда и
Мари-Анж добавляли немного вина в стакан с водой. Джон очень легко и быстро
перенял французский стиль жизни. С деловыми партнерами он общался на
французском языке, но с детьми говорил по-английски, чтобы они знали его родной
язык. Робер говорил на нем лучше, чем Мари-Анж.
За ленчем Джон с сыном разговаривали о делах, Франсуаза пересказывала
местные новости, одновременно следя за тем, чтобы Мари-Анж ела аккуратно.
Несмотря на то что девочке позволялось бегать по полям и лесам, ее воспитанием
занимались серьезно, и у нее были очень хорошие манеры – конечно, когда она о
них не забывала.
– А ты, малышка, чем занималась сегодня? – спросил
отец, взъерошивая рукой ее волосы.
Франсуаза налила мужу крепкий черный кофе.
– Папа, она обчищала твой сад, – со смехом ответил за
сестру Робер.
Мари-Анж посмотрела сначала на отца, потом на брата.
– Робер говорит, что у меня заболит живот от персиков,
а он вовсе не болит, – гордо сообщила девочка и добавила тоном королевы,
сообщающей подданным о планах своих визитов: – Позже я собираюсь побывать на
ферме.
Абсолютно все, с кем Мари-Анж доводилось общаться, считали
ее очаровательной, ей же, в свою очередь, еще не приходилось иметь дело с
людьми, которые бы ей не нравились. Особенно ее любил брат. Видимо, большая
разница в возрасте способствовала их хорошим отношениям и не развила у него
чувство ревности.
– Ты знаешь, что тебе скоро в школу? – напомнил отец. –
Каникулы кончаются.
Мари-Анж нахмурилась. Приближение учебного года означало,
что брат скоро уедет. Хотя Робер с радостью ожидал начала студенческой жизни в
столице, и он, и родители сознавали, что разлуку с сестрой он будет тяжело
переживать.
Родители сняли Роберу небольшую квартирку на левом берегу
Сены. Перед началом занятий Франсуаза сама собиралась отправиться в Париж,
чтобы помочь сыну устроиться на новом месте. Она уже отправила туда некоторую
мебель и сундуки с вещами.
В день отъезда брата Мари-Анж встала с рассветом и убежала в
сад. Там Робер ее и обнаружил.
– Разве ты не собираешься позавтракать со мнойперед
отъездом?
Сестра хмуро посмотрела на него и молча замотала головой. По
ее покрасневшим глазам было легко догадаться, что она плакала.
– Я не хочу.
– Мари-Анж, не можешь же ты просидеть тут целый день,
пойдем со мной, выпьем вместе кофе с молоком.
Ей не разрешалось пить кофе, но брат иногда давал ей
глотнуть из своей чашки. Больше всего ей нравилось делать «гусики», макая
кусочки сахара в егокофе, пока они не намокнут. После этого Мари-Анж быстро,
чтобы никто не увидел, клала их в рот, и на ее личике появлялось выражение
блаженства.
