Я прямо вижу, как воинственно раздуваются его ноздри, и чувствую, как медленно Алекс выдыхает. Но, смиренно опустив глаза, меняет свой привычный командный тон на просительный:
—Жень, ну пожалуйста! Это что, так сложно? Я же видел, как ты поменялась в лице.
Смотрю на него с улыбочкой, раздираемая сомнениями.
—Все просто, у меня неприятности по работе! Но спасибо, что беспокоишься,— отвечаю уже доброжелательно. Я интересно устроена — если человек обращается ко мне вежливо, с уважением, то я никогда не смогу говорить с ним грубо, даже если ситуация конфликтная,— я же не смогу выйти на работу вовремя. Ну, ты помнишь!
—Я что, похож на придурка?— спрашивает жестко, насмешливо.
—Нет,— отвечаю вполне искренне. И снова вздыхаю,— вот на кого угодно, только не на придурка, конечно. Хотя, это твое дело, верить мне или нет! Я устала, извини. Выйди, пожалуйста, и оставь меня одну.
Он в одно движение поднимается из положения полулёжа. Ух и форма! Лёгкий, поджарый — в Алексе очень хорошо чувствуется скрытая сила. Невольно засматриваюсь. Однако вовремя одергиваю себя, и неторопливо укладываюсь на подушки, накинув на ноги покрывало.
Боковым зрением подмечаю, что Алекс стоит, не двигаясь. Я чувствую это, даже не видя его. С притворным равнодушием рассматриваю ободок иллюминатора. Нет, я не задам этот вопрос, ни за что на свете! Что значат слова? Разве его поступки не сказали мне главного?
—Я уйду, если,— он говорит странно. Глухим, сбитым голосом — как будто ему тяжело даётся каждое слово. Поворачиваю к нему голову. Алекс выглядит побледневшим, даже осунувшимся, словно от переживаний! Он что, переживает?— ответишь честно. Почему ты бросила меня тогда, не сказав даже последнего «прощай»? Я не заслужил?
В страшном волнении, поднимаюсь. Ноги не хотят слушаться, но я все же делаю два шажочка по направлению к Алексу. Он по-прежнему стоит, недвижимый.
В этот момент, наверное, впервые за все время нашего «второго» знакомства, с нас слетают все маски. И снова мы близкие люди, которые могут разговаривать обо всем, о самом сокровенном. Мы люди, судьбы которых покалечила расставанием сама жизнь.
—Я не бросала тебя!— произношу порывисто, отчаянно,— это отец приехал забрать меня, прямо в общагу, неожиданно! Помнишь, я как-то рассказывала, что с ним все сложно? Хотя вряд ли ты помнишь. Так вот, знай, он был деспотом, который мог вот так запросто приехать, взять за шкирку как котёнка и увезти… Без моего согласия, заставить. Ему постоянно докладывали из колледжа, что я пропускаю занятия, связалась не с той компанией..
Останавливаюсь, чтобы вдохнуть воздуха в легкие. И понимаю, что мои глаза заволакивает пелена слез, а я-то думала, что все уже выплакала. Тогда.
—Алекс, он увез меня примерно за полчаса, едва я собрала вещи! Мы даже не заходили в учительскую,— продолжаю, подойдя к нему совсем близко. Он просто смотрит на меня, потрясённый моим рассказом,— папа выбросил мой телефон. Почти сразу! Я ничего не успела, не помнила твой номер. Только написала записку, но она, как видно, не дошла до тебя.
Беру его за руки, заставляя посмотреть мне в глаза, но Алекс отрицательно мотает головой. В эту секунду у меня даже сердце сжимается от жалости к нему.
—Нет, Женя! Я не могу в это поверить. Не могу понять.
—Не можешь понять?
—Да. Как тебя можно было просто увести?! Так не бывает. Зачем ты врешь мне?— в его взгляде полыхает глубокая затаённая боль и разгорается настолько адское пламя, что я пугаюсь, отступая от него. Отнимаю свои руки.
—Я не вру! Не смей так говорить, Алекс. Я была слаба, да! Я была дурочкой. Отец бил меня.
Он садится на кровать и закрывает лицо руками. А я сажусь прямо на пол, у его ног. Кладу руки на его колени, продолжая сбивчиво объяснять ему:
—Ты мужчина, тебе сложно понять это, я знаю,— перехожу на шёпот, присаживаясь рядом и обнимая его. Тихонько укачивая в своих руках, как ребёнка,— тебе кажется, что это так просто — не пойти с кем-то куда-то. Что разве может быть по-другому, если ты не хочешь? А мне было семнадцать лет. Всю мою короткую на тот момент жизнь папа был домашним тираном, бил меня по поводу и без, прессовал маму… хотя, знаешь, это прозвучит дико, но он, в общем неплохой человек, Алекс, и очень изменился. В лучшую сторону! Я его простила. Давно. Но тогда… тогда мне казалось, что я умираю! И очень долгое время потом. Клянусь тебе, если бы время повернуло вспять, даже час, даже полчаса спустя после того, как он уволок меня — я бы сбежала, не раздумывая! Тогда же папа просто налетел на меня силой, сбил с толку, просто уничтожил. Кричал, что я шлюха, что он забрал мои документы и увозит меня домой. Мне не хватило духу ему противостоять,— я опускаю голову и вытираю со щек горькие, абсолютно неконтролируемые слезы.
Алекс отнимает лицо от своих рук. Молча, легонько поглаживает мои волосы, не перебивая меня. Я снова вдыхаю полной грудью, чтобы закончить свою исповедь:
—Я очень виновата перед тобой! Прости. Если сможешь.
Он тоже выдыхает, и смотрит куда-то мимо меня, сквозь меня.
—Женя, ты исчезла, и это чуть не разрушило всю мою жизнь!
—Я заплатила за это своей, поверь!
Мы снова молчим, больше не касаясь друг друга. И просто сидим рядышком, как два каменных изваяния. Я не знаю, сколько это продолжалось по времени — наверное, для нас время просто остановилось.
—Пожалуйста, не плачь,— просит он, наконец, разрывая тишину. И я с готовностью пытаюсь улыбнуться ему,— мне не за что тебя прощать!
—Я знаю, что ты женат,— отвечает мое сердце.
Произношу это, даже не подумав. Алекс смотрит на меня каким-то диким, неверящим взглядом.
—Откуда ты узнала об этом?— и быстро поднимается с кровати,— Женечка. Я принесу кое-что сейчас, хорошо? Подождёшь меня?
Квартира Колосковых, Киев
Заглянув в комнату Кати, Владимир Ипполитович застает ее, бледную и ослабевшую после диализа, сидящей за компьютером.
—Ну ты с ума сошла,— мягко журит он ее,— какие сегодня уже могут быть уроки?
Катя заразительно смеётся, и даже он сразу замечает, как ярко лучатся счастьем ее глаза. Улыбается, качая головой. Да ведь и сам он как будто помолодевший сегодня, а по всей квартире разносится душистый аромат ватрушек со сладким творогом, которые Элеонора Юрьевна испекла только что, и как раз вынимает из духовки.
—А ты считаешь, за компьютером только уроки можно делать?
—Ах ты, шалунишка,— шутливо грозит ей пальцем,— давай, заканчивай свои игры и приходи к нам чай пить! Мне сегодня мама даже смородиновой наливочки плеснет по случаю,— смеётся тоже,— до Женьки вот никак не могу дозвониться! Черкнешь ей пару строк?
—Ага,— кивает Катя, все ещё посмеиваясь тому, что папа думает, будто она играет в компьютерные игры, как мальчишки. Владимир Ипполитович закрывает дверь.
