–У нас… нет богатства, кроме этого.– Он поднял свой винный бурдюк.– Нам запрещено носить оружие – да и никто из кузнецов нас не пустит к себе в мастерскую. Мы не можем драться в поединках с другими мужчинами, потому как ни один человек чести не согласится.– Некоторые из сидящих начали разговаривать между собой, как будто помеха исчезла, и говорящий злобно оскалился:– Итак, скажи мне, жрица, кем бы ты к чертям ни была и зачем бы сюда ни пришла, как мужикам вроде нас заслужить славу?
Дала схватилась за угол сумки и перевернула ее, высыпав тяжелые, обернутые тканью клинки-саксы и кинжалы с костяными рукоятками, которые истязали ее плечи. Стук металла о дерево заставил всех умолкнуть; Дала наклонилась и подняла один из матерчатых свертков, держа его так, чтоб видели мужчины. Те уставились во все глаза.
Свет факела пробился сквозь отверстия поднятой Далой маски. Она купила эти крашенные в черный куски ткани у портного Джучи, затем добавила большие прорези для глаз и пришила лоскуты ткани наподобие воротников. Быть может, она купит еще ткани у других портных и сошьет перчатки, куртки и штаны. Но пока сойдут и маски. Человек, одетый таким образом, будет почти невидим во тьме.
–Я ничего не говорила о славе. Я говорила, что вы будете внушать страх.
В другую руку она взяла клинок и подняла его, согреваясь от самодовольства; глаза мужчин следили за ней.
–Скажи мне, Безымянный: кто знает сей город лучше вас, мужчин во мраке?– Дала помолчала и заглянула в его покрасневшие глаза, неким образом протрезвевшие, когда она извлекла «подарки».– Сколько в этом городе причинили вам зло? Обращались с вами, их братьями, как будто вы ничто? Скольким таким недостойным Избранным придется исчезнуть в полях и канавах, доколе прозвище «ночные люди» не обретет новый смысл?
Говорящий – вероятно, Бирмун – сверкнул глазами, но выражение его лица изменилось. Дала увидела изголодавшийся и побитый призрак ненависти в его глазах и понадеялась, что это не из-за нее. Она оглядела комнату и увидела борьбу трусости и мести на сердитых лицах; болезнь духа, терзавшую мальчишек вроде Миши и всех притесняемых каждое мгновение их жизней.
–Кто ты такая? И чего ты хочешь?
Следы насмешки в его голосе пропали.
Дала чувствовала ту же целеустремленность, которую ощутила, когда не спасовала перед волком и выжила.
–Я истинный служитель Гальдры, и я заявляю, что все мужи равны пред Ее законом. Она протащила меня через горести и смерть, дабы найти таких мужчин, как вы. И с моей помощью вы восстанете.
Таинственный вождь «ночных людей» сверлил ее взглядом проницательных голубых глаз, возможно, пытаясь найти обман или безумие, но она видела: ее слова тронули его.
Он твой солдат, Богиня, я это знаю. Он тот самый человек. Я не проиграю.
–Я хочу, чтобы вы приняли это оружие и служили. Я хочу, чтобы вы помогли исправить злодейства, совершенные во имя Ее. И я обещаю вам, что если вы падете на Ее святом служении, то будете награждены в раю.
Их предводитель выпрямил свою широкую, сильную спину и оглядел комнату, отмечая отвисшие в изумлении челюсти его собратьев. Но затем они плотно сомкнули губы, а о винных мехах как будто позабыли.
Губы мужчины тронул намек на улыбку. Он снова посмотрел на Далу, и она вздрогнула, когда он сказал:
–Изложи нам свой план.
16
Эй, фермерша. Табайя хочет с тобой перемолвиться. Наедине.
Дала стояла на коленях возле участка Божьей реки, отведенного для жриц. Полдень согрел девушку, а быстрый прохладный поток ласкал ее онемевшие руки, пока она оттирала грязь и пот с платьев, сорочек и чулок.
До церемонии ранжировки оставалось всего две недели, и Дала не сомневалась: Табайя к ней придет.
Она перестала напевать и повернулась к посланнице «матриархички».
–И?
Кэтка потрогала языком щели между своих зубов и причмокнула. Она была худая как палка, веснушчатая, с коротко стриженными темными волосами, и, по мнению Далы, напоминала больше уличную крыску, а не воспитанницу Гальдры. Если верить слухам, она тоже была сиротой.
–Скажи мне где, если только не хочешь всю жизнь оттирать пятна с портков.
Кэтка выпятила острый подбородок, глядя на грязное белье, и Дала снова принялась за работу, чтобы скрыть улыбку.
–Завтра,– сказала она,– сейчас я занята.
Она услышала, как девчонка ковыряет ногой грязь и камешки на берегу, а скука в ее голосе сменилась чем-то более свирепым:
–Не отворачивайся от меня, девчушка. Сегодня или вообще никогда.
Дала скривилась от этого тона и поняла: та наслаждается мелочной грубостью больше, чем следовало бы.
Нет смысла дразнить зверюшку. Просто дай ей то, в чем она нуждается.
Уже не впервые она задалась вопросом, как эта «Кэт» вообще стала ученицей и почему она не бултыхается на самом дне, как Дала. Наверное, умная, решила она, и очень лояльная.
Столь скорая встреча являлась проблемой, и Дала призадумалась, не настоять ли на своем, но по правде говоря она хотела покончить с этим. Джучи была близка к панике, не зная о своей судьбе; «ночные люди» становились беспокойнее, и каждый день задержки увеличивал возможность краха ее планов.
–Тогда на закате. Я пойду к дозорной башне, ближайшей к подворью. Там всегда пусто.
Кэтка хмыкнула в ответ и зашаркала прочь в ботинках, слишком больших для ее тощих ног. Дала продолжала работать, пока девчонка не скрылась из виду.
А потом она убежала.
Безымянный вожак «ночных людей» ивпрямь был мужчиной, которого капитан Вачир называл Бирмуном. Дала выяснила, что он (как она и подозревала) сын бывшего вождя Орхуса. Вождя, который погиб в поединке с юношей.
Бирмун рассказал ей, что видел, как пролилась в грязную землю кровь его отца, затем наблюдал, как его мать прямо над трупом Избрала убийцу. В одно мгновение он был сыном высокородной матроны со светлым и открытым будущим, а в следующее стал ничем.
Дала оставила ученические шмотки на берегу и понадеялась, что их никто не украдет. Ее кожа казалась тусклой от мыла, грязи и пота, но Далу больше не волновало, что при Бирмуне она выглядит как обычная женщина, а не как жрица. На самом деле это, вероятно, помогало.
Он спал в том же зале, где «ночные люди» устраивали свои попойки – это было недалеко, и Дала бывала там уже много раз. Сперва она шла быстрым шагом, а вскоре, задрав платье, побежала, перепрыгивая через камни и чертополох, но избегая открытой дороги так долго, как могла. Бирмун и его люди отсыпались, пока светит солнце, и потребуется время, чтобы их расшевелить.
Игнорируя взгляды немногочисленных горожан, она бежала трусцой вдоль берега реки, хотя ноги болели от ботинок, никогда не сидящих как надо, как бы она их ни подгоняла и не набивала тканью. И, как часто делала, когда имелось время, она думала о своих беседах с Бирмуном.
