–Как она?– спрашиваю я.
–Ничем не лучше тебя.– Мама останавливается, ставя корзину с бельем на диван.– Изо всех сил делает вид, что с ней все в порядке, хотя совершенно очевидно, что это не так.
В ее голосе слышны какие-то сдерживаемые эмоции, и мне это не нравится.
–Ты говоришь так, словно винишь меня.
–Я действительно виню тебя, Уилл. Ты влюблен в нее. Ты хотя бы сказал ей об этом?
Я резко отодвигаюсь от стола. После всех моих ошибок я в кои-то веки поступаю правильно: не могу поверить, что мама еще и злится!
–Это бы ничем не помогло. Я все равно не могу быть с ней,– отвечаю я, стиснув зубы.
Она сжимает футболку, которую держит в руках.
–Уилл, ради всего святого: Оливия на третьем курсе – совсем скоро она уже не будет студенткой и проблема исчезнет.
Я чувствую пульсацию в виске. Никогда не думал, что моя мать может быть наивной или смотреть на жизнь сквозь розовые очки, но сейчас эти мысли так и вертятся у меня на языке.
–Ну конечно. А что потом? Она приедет к нам и будет жить на какой-то дерьмовой ферме, без тренера, без команды по бегу? На ферме, где она не найдет спонсоров и у нее не будет денег, чтобы летать на серьезные соревнования? Она откажется от своего будущего ради этого?
–Никогда не знаешь, как все может обернуться,– не соглашается она.– До этого еще больше года.
–Мам.– Я встаю, чтобы завершить этот разговор, который уже вел сам с собой множество раз.– Я знаю главное: яне могу уехать, а она не может остаться.
К вечеру субботы, когда должен состояться спортивный банкет, я готов отдать конечность только за то, чтобы увидеть ее снова. Я жажду ее, как наркотик. Это бы ничему не помогло, но сейчас мне плевать. Мне просто нужно ее увидеть.
Всю неделю я спорил с собой, с каждым днем становясь все отчаяннее, а мои аргументы с каждой минутой становились все более нелепыми и менее вменяемыми. «Возможно, я мог бы»– так начинается каждая мысль, и каждая порождена безысходностью. «Возможно, я мог бы найти третью работу, чтобы прилетать к ней время от времени». «Возможно, когда Брендан закончит учебу, я смогу себе это позволить». «Возможно, после университета она сама решит, что бег ей больше неинтересен»…
Это говорит моя слабость, и мне просто нужно пережить этот банкет, не поддаваясь ей. Слава богу, тут есть бар.
Моя мама уже пришла, она сидит рядом с Питером. Понятия не имею, как они оказались здесь вместе. Я мог бы взять ее с собой, если она так хотела сюда попасть. Я доверяю Питеру, но, надеюсь, у него не сложилось неправильного представления об этом вечере.
Я иду к бару. Чтобы это пережить, мне нужно выпить, и, возможно, немало. Я беру пиво, сразу осушаю половину бокала и только потом направляюсь в часть зала, отведенную для нашей команды.
На полпути я встречаюсь взглядом с Джессикой. Полагаю, она здесь как специалист по связям с общественностью, хотя эту задачу она точно могла скинуть на кого-то из подчиненных. Она оставляла мне голосовые сообщения, полные слез и гнева, каждый день со Дня благодарения. Примерно в половине из них она сообщала, что скучает по мне и хочет поговорить. В другой половине – что я пожалею о том, как с ней обошелся.
С широкой улыбкой она решительно направляется ко мне, а затем закидывает руки мне на шею и целует в щеку.
–Уилл!– визгливо восклицает она.– Я так рада тебя видеть.
–Правда?– Я стою неподвижно, ожидая, когда она отстранится.
Джессика смеется и берет меня под руку:
–Если мы расстались, это не значит, что мы не можем быть друзьями, глупенький.
Я приподнимаю бровь:
–Ну не знаю, Джесс. В последнем сообщении ты сказала, что моей матери следовало сделать аборт. Обычно я не говорю подобное своим друзьям.
Она отмахивается от моих слов. Я надеюсь, она уже скоро выпустит мою руку.
–Мне было больно, Уилл. Ты меня ранил. Но сейчас я в порядке, правда.
Ну да, как же.
–Отлично… Что ж, я, пожалуй, пойду и присяду где-нибудь.
–Идем со мной.– Она тянет меня за локоть.– Я заняла тебе место.
Именно в этот момент входит Оливия. На ней зеленое шелковое платье, которое подчеркивает цвет ее глаз, повторяет все ее изгибы и приоткрывает лишь намек на декольте, тем не менее позволяя легко представить то немногое, что оно не продемонстрировало. Этим вечером она пришла с распущенными волосами, ниспадающими ей на плечи и спину и подчеркивающими ее длинную шею и овал лица.
Как и всегда, ее губы меня будто гипнотизируют. Не уверен, видел ли я раньше, чтобы она пользовалась помадой, но по какой-то причине это открывает во мне целую прорву запретных фантазий. Я хочу увидеть эту помаду размазанной; целовать ее так страстно, что ни один из нас не сможет дышать, а затем отстраниться и взглянуть на ее приоткрытый рот, жадно втягивающий воздух, со следами розовой помады по краям.
Боже, я так сильно хочу ее поцеловать, что не уверен, смогу ли пережить весь чертов вечер без этого. Без ее поцелуя и без всего, что за ним бы последовало. Без того, как мои руки стягивают это шелковое платье ей через голову, изучая каждый дюйм ее тела так, как я мечтал последние месяцы…
Вот только сейчас ее взгляд устремлен на то место, где рука Джессики держит мою, а выражение ее лица, беззащитное и уязвленное,– словно нож в сердце. Я отхожу от Джессики и осушаю бокал.
–Я сяду с мамой,– твердо сообщаю я. Она переводит взгляд с меня на Оливию. В глазах Джессики блестит влага.
–Я вижу, что происходит.
–Ничего не происходит,– отвечаю я, уходя прочь.– Ни с ней, ни с тобой.
–Разве Оливия не прекрасна?– восхищается мама.
Мой взгляд снова перебегает на другой конец зала. Ее зеленое платье мерцает, отражая свет и подчеркивая изгибы.
–Я бы сказал, что ей не хватает одежды,– ворчу я.
–Это платье ей купила я,– говорит она, выгибая бровь.– Оно сидит на ней как влитое.
–Именно так. В этом-то и проблема.
Однако мой взгляд по-прежнему прикован к ней, перемещается от ее бедер к талии, к груди, обратно к ее губам. Я снова представляю себе это: размазанная помада, она, едва переводящая дыхание, лежит подо мной…
А затем чья-то рука накрывает ее подвздошную косточку, хорошо различимую через тонкий шелк, и я на огромной скорости вылетаю из этих мечтаний.
Моя похоть сменяется яростью как по щелчку.
Эван. Она пришла сюда с Эваном.
