Меня переполняют гнев и печаль, подступая к горлу, сдавливая грудь, голову – словно вот-вот выплеснутся наружу.
–Да,– шиплю я, останавливаясь на месте.– Все это правда, потому что мне нравится это делать с тобой. И что, если бы я тебе сказала, что хочу именно этого – продолжать делать все эти скучнейшие вещи с тобой вдвоем: что бы ты на это ответил?
Я хочу умолять его, чтобы он признал это. Сказал мне, что все эти моменты – когда мы едем к его матери, смотрим телик или проводим время в конюшне,– что эти моменты становятся лучшими событиями его дня, месяца и даже года, становятся для него всем, как это происходит у меня. «Прошу, признай это, Уилл. Пожалуйста».
–Прости,– хрипло произносит Уилл. Он впивается пальцами в ладони, крепко сжимая кулаки.– Я не должен был поднимать эту тему.– Он разворачивается, чтобы уйти.
Я с трудом сглатываю, охваченная отчаянием и злостью. Он не может притворяться, что это ничего для него не значит, не может делать вид, будто абсолютно ничего ко мне не чувствует, ведь я знаю, что это не так.
–Тебе понравилось спать со мной?– спрашиваю я. Уилл тут же замирает как вкопанный.– Я знаю, что ты оставался у меня. Перед последним забегом и в тот раз, когда мы ночевали в гостинице. Ты оставался, когда в этом не было нужды. Так тебе понравилось?
–Оливия, это не может мне нравиться.– Он опускает голову.– Я твой тренер. И никогда не буду для тебя кем-то еще.
Эти слова наносят мне настоящий удар. Мне хочется отшатнуться и вскинуть руки, чтобы защититься от них. Он уже уходит прочь, а я продолжаю стоять, чувствуя, что он только что лишил меня всех причин, по которым я хотела существовать.
Утром Дороти уговаривает меня поесть, но все съеденное почти сразу же выходит обратно. Не удивлюсь, если сегодня снова упаду в обморок. Не этого я хочу для своей команды, и в то же время у меня такое чувство, что больше ничто не имеет значения.
Ночью я так и не уснула. Вместо этого до самого утра пыталась не обращать внимания на пустоту внутри и упрекала себя за собственную глупость. Неужели я действительно думала, что он бросит работу и свою горячую подружку ради меня? У меня нет ни семьи, ни денег, зато есть судимость, и существует хорошая вероятность, что я потеряю стипендию, прежде чем успею закончить учебу. Я затеваю драки, не контролирую себя во время сна и бóльшую часть времени не способна ни на какие эмоции кроме гнева. Кто захочет променять вообще что-либо на это?
–Ты ведь к нам приедешь во вторник?– спрашивает Дороти, обнимая меня на прощание.– На выходные в честь Дня благодарения?
Мой желудок сжимается. Я не могу. Не могу провести с ним еще одни выходные после вчерашнего, наблюдая, как Джессика получает все, чего я хочу и не могу иметь. Пришло время наконец разорвать эти отношения.
–Ох… Я совсем забыла сказать, но я еду домой к Эрин. Простите.
Дороти сразу грустнеет, и чувство вины скручивается у меня в животе вдобавок к прочим переживаниям, которые сейчас там томятся. Однако я никогда не стану частью этой семьи, так что, я полагаю, пришло время перестать притворяться, будто это возможно.
Глава 46
Уилл
Я облажался.
Знаю, что облажался.
Но просто не представляю, что еще я мог сделать.
Я хотел сказать ей, что хочу того же, что и она, и хочу лишь с ней. Что я хочу провести вместе тысячу скучных вечеров, сидя на обшарпанном диване, слушая ее телепередачи со злобными ведущими и высмеивая их гостей. Что я хочу всю жизнь оберегать ее, даже если для этого мне придется всегда спать на диване у ее комнаты. Что еще никогда в жизни я ничего и никого не хотел так, как хочу ее, и мысль о том, чтобы отказаться от нее, не идет ни в какое сравнение с моим отказом от скалолазания…
Но что бы это дало? Я не собираюсь ждать полтора года, только чтобы увидеть, как она идет дальше к своим великим свершениям. И я уж точно не попрошу ее разрушить свое будущее и остаться со мной здесь, в маленьком городке, где она не сможет достичь ничего из того, о чем мечтает.
Тем не менее я облажался, и этим утром я с каждой минутой чувствую, как она все больше отдаляется.
Мы приезжаем на место проведения соревнований, и, как обычно, она начинает расхаживать взад-вперед, вот только сегодня ей от меня ничего не нужно. Передо мной та Оливия, какой она была при нашей первой встрече: та, что тщательно оберегает свои секреты, борется с невыносимым грузом и уверена, что никто не поможет ей с этой ношей.
Раздается выстрел. Она сразу стартует со спринта – как будто это конец забега, а не его начало; как будто ей бежать четыреста метров, а не целых три мили.
–Какого черта она делает?– стонет Питер.
Я вздрагиваю, сразу представляя дальнейшие события: когда она станет выдыхаться и ее догонят первые бегуньи, Оливия запаникует и начнет свое обычное мысленное самобичевание, к которому она так склонна. И тогда она сдастся.
К третьей миле все начинает разворачиваться именно так, как я предсказывал, и я вынужден просто наблюдать, не имея никакой возможности это исправить.
–Черт побери… Она только что проиграла нам региональные,– говорит Питер.
Я выхожу из себя. Он, конечно, мой начальник, и я должен держать рот на замке, но никто не будет винить в этом ее, даже он.
–Проиграла команда,– резко отвечаю я.– Благодаря Оливии мы хотя бы приблизились к тому, чтобы вообще на них пробиться.
Она прибегает четвертой, все равно первая из нашей команды, но тем не менее на несколько позиций ниже, чем нужно. Когда она проходит мимо, я хлопаю ее по плечу.
–Все в порядке, Оливия. Ты сделала все, что смогла.
Она кивает, но в изгибе ее губ и линии плеч читается поражение. Николь и Эрин ее обнимают, но Оливия не реагирует. Как будто это даже не печаль… как будто ее самой вообще нет. Раньше она не хотела переживать за команду, и мне кажется, прямо сейчас Оливия жалеет, что это изменилось.
Как только мы возвращаемся в кампус, я прощаюсь со всеми девчонками. Завтра тренировки не будет, а со вторника начинаются выходные, так что я не увижу их еще неделю.
Не увижу Оливию еще неделю.
Она уходит, и я смотрю ей вслед, жалея, что никак не могу уговорить ее остаться, пока она не исчезает из виду.
