—Он был вынужден присмотреть за Ренатой…— произношу совсем тихо, неожиданно сраженная словами сестры. Не могу поверить, что она видит наша с Патриком ситуацию именно такой… такой неприглядной, неправильной. И не только она, должно быть, все остальные тоже воспринимают ее именно в таком свете.
—А твоя учеба?— спрашивает Каролина.— Ты рассказала ему о ней?
Я молчу, но она и так знает ответ: не смогла, особенно после появления Ренаты в нашем доме. Просто не решилась…
Каролина стискивает отвороты своей накидки и уже другим, менее агрессивным тоном произносит:
—Именно поэтому мне и не стыдно за свой обман. У вас нездоровые отношения, Ева, ты должна была это понять…— Потом подходит ближе, желая прикоснуться к моему плечу, но я не позволяю ей этого: у нас с Патриком чудесные отношения — она все неправильно понимает. Искажает правду своими превратными словами…— Не злись на Килиана,— Каролина опускает руку,— он здесь не при чем: это я уговорила его подыграть мне, сказала, что волнуюсь за тебя… Мы все волнуемся,— поправляется она, и я понимаю, что родители тоже входят в число волнующихся. Осознание этого подобно ядерному взрыву в тысячу мегатонн… Я зажимаю рот ладонью, чтобы не заорать в голос. Не выплеснуть отчаяние в жалостливом скулеже…
Прикусываю палец.
—Ева…
Настороженный голос сестры кажется мне пронзительным, словно крик ворона, словно скрип гвоздя по поверхности стекла, словно… Я не могу его слышать. Достаточно уже ею сказанного… Разворачиваюсь и иду в церковь — мне нужно пережить этот день, только один-единственный день, а потом я уеду. Уеду и больше никогда не вернусь… По крайне мере, до так самых пор, пока они не осознают свою ошибку…
Предатели. Заговорщики. Шпионы.
Патрик любит меня!
Я люблю Патрика…
Остальное не имеет значения.
Хорошо, что мы уезжаем следующим же утром: притворяться дольше было бы мучением…
Не могу не думать о том, что слова сестры — это озвученные мысли каждого из членов моей семьи.
Это как камень, спрятанный за пазухой…
Никто не решается вынуть его и швырнуть в меня, подобно Каролине.
—Я приготовила для тебя сумку с теплыми вещами,— говорит Луиза, спускаясь по лестнице.— Зимой в горах очень холодно, уверена, они тебе пригодятся.
—Спасибо,— я вымучиваю благодарную полуулыбку.
—А это мой рождественский подарок.— Каролина подает мне празднично упакованную коробку, обвязанную красной лентой.— Я очень надеюсь, что ты его оценишь.
Мне вовсе не хочется принимать от нее этот подарок: она интриганка и обманщица, и не заслуживает моего доброго к себе отношения. Однако ради приличия я беру коробку двумя пальцами, словно касаюсь осклизлой лягушки, а потом опускаю ее в рюкзак.
Леон целует меня в щеку — на него я сержусь меньше всего. Сама не знаю, почему.
—Все хорошо?— интересуется он.
—Лучше не бывает,— отвечаю на автопилоте и подхожу проститься с Петером.
—Хорошо отдохнуть,— напутствует он меня.— Не забудь прислать фотографии.
—Мы тебя любим,— говорит Луиза, и я, едва сдерживая слезы, выбегаю из дома.
Килиан уже ждет меня в автомобиле — мы выруливаем с парковки, направляясь в сторону баварских Альп.
Теперь, когда остальные заговорщики остались позади, я полностью сосредотачиваюсь на Килиане Нортхоффе — если и не на самом злостном из них, то на самом… отлично притворяющемся, это точно.
«Ответ я тоже должен писать от руки или это необязательное условие?»
«Может, у тебя дома марка завалялась, сможешь подсобить?»
Воспоминания отзываются режущей болью, и выплеснуть ее почему-то хочется именно на Каролину: вынимаю из рюкзака ее подарок и несколько раз верчу его во все стороны…
—Не собираешься его вскрыть?— интересуется Килиан, до этого и двумя словами со мной не обмолвившийся. Видно, чувствует мое настроение… Гад ползучий.
Вместо ответа опускаю боковое стекло и швыряю коробку в окно.
—Что ты творишь?— орет парень, резко надавливая на тормоза. Шины визжат по асфальту, меня кидает вперед, так что я чудом не прикладываюсь носом о панель, сердце стучит, как оглашенное… А еще мне стыдно за собственную импульсивность. Распахиваю дверцу и бегу по обочине в поисках выброшенной коробки… Той нигде нет. Вообще нигде…
—Ева, что происходит?— раздается вопрошающий голос Килиана, и меня опять прошибает на слезы.
Утираю их рукавом.
—Ее нигде нет,— объясняю невнятным голосом.— Коробки нигде нет.
Килиан ненадолго уходит и вскоре вкладывает мне в руки несчастный подарок.
—Вот, держи. Может расскажешь теперь, чем он пред тобой так провинился?— А сам весь такой правильный, невозмутимый, прямо тошно от одного его вида. Так и хочется сорвать с него эту маску миленького пай-мальчика…
—Лгун,— выплевываю в сердцах.— Бессовестный обманщик и лгун.
Он глядит на меня без улыбки, долгим оценивающим взглядом.
—Что,— насмешничаю я,— Каролина ничего тебе не рассказала? Не поведала о своем разоблачении? Даже странно, ведь между вами такая «любовь»,— я изображаю невидимые кавычки. А потом кричу: — Я люблю Патрика, слышишь меня? Я ЛЮБЛЮ ПАТРИКА. Отстань о меня и больше никогда не приближайся! Я думала, мы прояснили этот вопрос еще три месяца назад…— И так как он продолжает молчать, я не могу уняться: — Ну, чего ты молчишь? Чего смотришь этими своими невинными глазами… Отвечай уже: разве мы не прояснили этот вопрос…— Я так распаляю себя, что коробка снова летит на дорогу, и я со всей силы толкаю парня ладонями в грудь.— Отвечай уже,— требую я сквозь слезы,— отвечай немедленно.
Килиан, по-прежнему не говоря ни слова, делает шаг вперед и обхватывает руками мое зареванное лицо, заставляя взглянуть прямо в свои глаза… Этот взгляд мне знаком — таким же он был на девичнике, когда я сняла с глаз повязку: глубокий, ласкающий, словно обещающий что-то. Я замираю, поглощенная им без остатка, и потому, верно, не сопротивляюсь, почувствовав горячие мужские губы на своих губах. Только выдыхаю, позволив тем самым углубить поцелуй, и прикрываю глаза… Не могу этому противиться: ни нежности этих губ, ни твердости удерживающих меня рук — ничему.
Мне кажется, этот поцелуй может длиться целую вечность…
28 глава
Ехать в горы с Килианом, даже ради исполнения давней заветной мечты, совершенно не хочется… Особенно после их в Каролиной разоблачения и уж тем более после недавнего поцелуя, на который я так безвольно ответила.
Что на меня, спрашивается, нашло?
Как я могла проявить подобную слабость?
Это все стресс — другого объяснения нет.
Килиан паркуется около Айбзее и вытаскивает из багажника наши рюкзаки — все это молча, словно мы два смертельно обиженных друг на друга человека. Хотя теперь, что уж тут юлить, его чувства, слишком хорошо мне известны…
