А вот не получается.
И тут из папки выпадает еще что-то: конверт… обычный почтовый конверт с моим именем на нем. «Для Евы» прочитываю я глазами, и эти два простых слова заставляют меня онеметь в неподвижности.
«Для Евы».
Я вдруг понимаю, что не хочу знать, что таится за этими двумя словами… Еще один белый листок бумаги? Увольте, с меня хватит.
—Ну как, все хорошо?— обращаюсь я к Линусу, забившемуся под одеяло.— Темноты не боишься?
Тот отрицательно машет головой, а потом с сожалением в голосе добавляет:
—Жаль, не удалось поймать светлячка — он бы мог освещать нашу комнату.
—Да, жаль,— вздыхаю я.— Только, возможно, в неволе он бы перестал светить… Такое бывает. Спокойной ночи, малыш!
—Спокойной ночи, Ева.
Я выхожу из комнаты с мыслями о том, а что, собственно, ощущает шестилетний ребенок, внезапно брошенный матерью на незнакомого человека…
Белый почтовый конверт все еще зажат в моей правой руке.
10 глава
Глава 10
Линус еще спит, когда меня будит сигнал пришедшего на телефон сообщения, и краткое «выходи, жду тебя на улице» заставляет выбраться из постели незамедлительно.
Что Килиану нужно от меня? Я думала, мы с ним во всем разобрались. Накидываю поверх футболки легкий кардиган и выскальзываю за дверь…
Воздух еще по-утреннему свеж и бодр, напоен ароматом свежескошенной травы, сбрызнутой свежестью росы, так что я вдыхаю его всей грудью, сохраняя воспоминание об этом моменте вместе с частицами кислорода в своей крови.
—Привет,— Килиан облачен в свою обычную мотоциклетную куртку, в руках — шлем, который он при виде меня вешает на руль байка и улыбается немного смущенной полуулыбкой.
—Привет.— Я не знаю, зачем он приехал, а потому не прибавляю больше ни слова — пусть выскажется первым.
—Я это… прости, что вчера так и не объявился…
—Ничего, я понимаю.
—Я это,— снова мнется было он, но потом вдруг вскидывает голову и говорит неожиданно твердым голосом: — Я знаю, кто отец твоего ребенка. Это ведь Патрик, не так ли? Заделал тебе ребеночка, а потом — в кусты… Только я не такой…
—Постой!— прерываю я поток его слов.— О чем ты вообще говоришь?! И при чем здесь Патрик?— я так ошеломлена, что с трудом соображаю. Неужели мое чувство к последнему настолько очевидно? Эта мысль почти сбивает меня с ног.
—Не оправдывай его!— гнет свое Килиан, не обращая на мои слова никакого внимания.— Если он отец твоего ребенка, так и скажи… Я пойму, обещаю тебе.
—Да я вообще не беременна!— признаюсь ему я.— Просто ляпнула, чтобы тебя отвадить… Не хотела, чтобы ты привязался еще сильнее, чтобы страдал… чтобы…
—Ты любишь его?
Теперь моя очередь смотреть пристально и говорить убедительно:
—Кто вообще дал тебе право задавать мне такие вопросы? Я знаю Патрика не больше месяца, о какой такой любви может идти речь… И ребенок… нет никакого ребенка. Я это просто выдумала, понимаешь ты это или нет?
Килиан смотрит мне прямо в глаза, и я вдруг начинаю догадываться, что он скорее всего не совсем трезв. Возможно, поддал для храбрости… И меня чуточку отпускает.
—Хочешь сказать, что просто так солгала мне о таком?
—Именно это я и хочу сказать. Ты пьян, скажи честно?
Но парень только качает головой и произносит свое:
—Я бы тебя с ребенком не бросил… мне даже все равно от кого он… Я просто хочу быть с тобой, вот и все.
—Килиан…
—Я просто хочу быть с тобой!— выкрикивает он громко, вспугнув воробьев на соседнем дереве. Те так и взметаются ввысь серо-говорливой стайкой…
И тут хлопает калитка позади меня: Патрик, должно быть, услышал крик Килиана и решил узнать, в чем у нас собственно дело. Я на секунду прикрываю глаза… и зря: этой секунды хватает, чтобы защитник мнимой попранной добродетели бросился к Патрику и заговорил, тыча в его грудь пальцем:
—Ты, лживый сукин сын, думаешь, можно заделать девушке ребенка, а потом смыться как ни в чем не бывало? Только знай, не все такие уроды, как ты. Мне плевать, от кого Ева беременна — я в любом случае готов позаботиться о ней и ее малыше.
Во время этой краткой тирады я имею возможность насладиться целым коктейлем эмоций, промелькнувших по лицу обвиняемого Килианом человека: сначала недоумение, потом догадка и внезапный испуг…
—Ты беременна?— обращается ко мне Патрик, игнорируя обвинения парня в свой адрес. Ему-то ли не знать, что они и выеденного яйца не стоят…
—Нет,— пожимаю в ответ плечами.
А Килиан уже снова неистовствует:
—Да она просто боится признаться. Весь город знает, какой ты чертов неудачник и как не сдержан бываешь, когда напьешься…
Желваки на лице Патрика приходят в движение, и я вижу, как в такт им, сжимаются и его кулаки… Вспоминаю апперкот, отправивший в нокаут Маттиаса Фишера.
—Не надо!— кидаюсь я было к Патрику, но Килиан опережает меня: вцепляется сопернику в отвороты его рубашки, а тот в свою очередь бьет его кулаком в скулу. Оба валятся на зеленую лужайку, пыхтя и отфыркиваясь, словно два индийских носорога… Я с ужасом смотрю на эту нелепейшую потасовку на ровном месте. Что мне делать? Разнять их? Но как?
И тут вижу заспанное личико моего брата, который как был, в своей умильной пижаме с огнедышащими дракончиками, стоит около калитки и смотрит на сцепившихся мужчин большими, удивленными глазами…
—Линус!— окликаю я мальчика, спеша в его сторону.— Ты уже проснулся…
—Мне приснился плохой сон,— отзывается тот, не отводя глаз теперь уже от занимательной пантомимы, в которую превратилась потасовка на лужайке: оба мужчины замерли и смотрят на нас с Линусом в молчании. Однако, если Патрик просто откинулся на траву, поглаживая ушибленный кулак, то Килиан… У Килиана просто глаза на лоб вылезли! В буквальном смысле. Я бы посмеялась над этим, не будь слишком расстроена для подобного…
—Идем в дом!— говорю я мальчику и увлекаю его за собой. На обеих мужчин я даже не оглядываюсь…— Что тебе приснилось?— интересуюсь я, подавая Линусу стакан с подогретым молоком.
Тот утирает белые молочные «усы» и говорит:
—Мама. Ей было больно…
О, я не знаю, что на это ответить… Такой ответ, признаться, просто дезориентирует меня!
—Э… уверена, с мамой все в порядке, Линус, тебе не надо волноваться за нее.
—Я и не волнуюсь,— отвечает он мне,— просто… скучаю. Когда она вернется?
Я подхожу и осторожно приобнимаю его маленькое, тщедушное тельце, каждая косточка в котором напоминает воробьиную тушку. Сожми и сломается…
