Мне не понятны причины, почему эта женщина так поступила? За что? Как можно убить ребенка, пусть еще в утробе матери? Какие должны быть мотивы у такого поступка? Сколько бы я не думала, не могу придумать хотя бы одно оправдание этой женщине.
Асият мне искренне жаль, я не понимаю, как можно с этим жить? Хочется положить руку на свой живот, защитить своего малыша и сказать, что с ним подобное не случится, но боюсь. Боюсь реакции Асият.
Я боюсь трогать свой живот, у меня там пусто..
—Я не знала, для чего мы тут,— дрожащим голосом рассказывает Асият,— я дура, что не понимала, зачем она привезла меня сюда? Все произошло так быстро, я опомнится не успела, как опустошилась… у меня теперь черная дыра,— тычет себе в грудь,— вот здесь, ничем ее не заполнить. Мой ребенок не увидит белого света, я не смогу взять его на руки, приложить к груди, я не смогу почувствовать его теплое дыхание, он не дышит… зачем мне жить и дышать?
—Так,— в палату заходит медсестра со штативом для капельниц,— вы что плачете? Обе? Это не конец света, понимаете? Слышишь?— смотрит на Асият, которая в свою очередь еще громче плачет, я с ней,— ты молодая еще, вся жизнь впереди!
—Я не знала, зачем она привезла меня сюда… о всевышний, прости меня.
Медсестра вдоволь наговорившись, ставит капельницу и просит успокоится.
—А вы можете привезти ей что-нибудь покушать? Может она нашу больничную еду не хочет?
—Да, да, конечно! Сейчас,— поднимаюсь на дрожащие ноги,— я сейчас попрошу, папа привезет что-нибудь.
—Папа?— спрашивает Асият,— он все знает?
—Он ничего не знает, просто когда ты пропала, я позвонила ему.
—Петр Михайлович здесь?
—Он внизу, его не пустили сюда.
—Я останусь с ней, пока вы не придете,— говорит медсестра, присаживаясь на стул, возле кровати Асият.
Я бегу к лифту, делаю все в спешке. Нахожу отца возле машины, прикуривающим очередную сигарету.
—Злата, ты видела Асият?— он бросает сигарету и идет на встречу ко мне.
—Папа,— я запыхалась, пока бежала от лифта на улицу,— нужно купить что-нибудь покушать, Асият слабая, ее не выпишут…— дышу глубоко, чтобы не задохнутся, папа берет меня под локоть и тянет к клинике.
—Еще не хватало, чтобы ты простыла. А с выпиской я сам разберусь! Поднимись к ней, я сейчас привезу покушать.
—Нет, я подожду. Нельзя, чтобы ты поднимался к ней.
—Почему нельзя?
—Нельзя папа. Пожалуйста,— прошу, когда он стоит и не собирается уходить,— езжай.
—А..что купить?
—Не знаю… я подожду здесь.
Через полчаса я уговариваю Асият съесть хотя бы кусочек курочки гриль, которую папа купил, и попить гранатового сока.
—Вроде гранатовый сок полезен всем,— говорил папа, когда вручал пакет с едой.
—А ты, ела?
—А я. я не ела с того дня, как ты пропала.
—Покушай со мной?— просит обреченным голосом Асият.
—Я не хочу,— меня трясет до сих пор,— не смогу проглотить. Ты поешь и поедем домой, пожалуйста.
Асият плачет, мотает головой, тогда я отрываю кусок белого мяса и кормлю ее, как маленького ребенка. Она жует и глотает сквозь слезы.
Ее выписывают, только под роспись отца, который все же поднимается к нам и поднимает шум, потому что Асият не хотят выписывать из-за плохих анализов крови.
—Под вашу личную ответственность!— строго говорит врач, подписывая выписку.
Всю дорогу Асият спит, свернувшись на заднем сидении, положив голову мне на колени. Мы едем молча, папа отчего-то ничего не спрашивает, рулит, строго следя за дорогой. Я мысленно благодарю его, потому как у меня нет ответов на его вопросы. Я потрясена случившимся, мой мозг отказывается принять это. Я глажу Асият волосы, смотрю на мирно и крепко спящую девушку, не понимаю, как себя вести, как помочь, чтобы облегчить ее боль.
Три недели Асият лежит в постели. Иногда разговаривает, отвечает, если я что-то спрашиваю. И все.
Встает только, чтобы сходить в душ. Я как великая паникерша следую за ней, тайно наблюдаю, боюсь оставлять одну, даже не надолго. В институт не ходим, ни я, ни она. Не без помощи отца нам обоим открыли больничный.
Новогоднюю ночь мы просидели перед телевизором, молча пили сок и смотрели праздничный концерт.
Для меня главное, чтобы подруга улыбалась, как раньше навряд ли, но хотя бы чуть-чуть. Хочу, чтобы ожил ее потухший взгляд, чтобы на щеках появился прежний румянец, чтобы она разговаривала, как раньше. Только вот не знаю, как помочь ей вернутся к жизни. Она, как потухший цветок, смотрю на нее и украдкой вытираю слезы. В женскую консультацию не хожу, когда звонят сразу сбрасываю, боюсь, не знаю еще, как отреагирует Асият. Свой телефон она выключила и убрала в шкаф. Давая понять, что ни с кем разговаривать не хочет.
Папа приезжает почти каждый день, привозит разные вкусности от фруктов до тортиков. Проведывает Асият, пытается разговарить, но та лишь отвечает кивком, и в глаза папе не смотрит. Слава Богу он вопросов не задает, лишь требует, чтобы Асият поехала к врачу.
—Может ей нужно обследование? Не может человек быть здоровым и лежать целыми днями!— это он кричит на меня, когда я выхожу провожать его.
—Ей просто нужно время!
—Клянусь, если до конца этой недели она не встанет на ноги, я силком потащу ее в больницу!— осматривает меня,— и тебя тоже, ты мне не нравишься! Бледная и с черными кругами под глазами!— это меня уже пугает, но я уверяю его, что со мной все в порядке, просто из-за переживаний.
—Надеюсь,— и как обычно целует в лоб и уходит.
В понедельник Асият будит меня с утра.
Открываю глаза и удивляюсь, она стоит одетая и причесанная передо мной. Как я могла так крепко уснуть, чтобы не услышать шум? Я подрываюсь с места.
—Что случилось? Мы куда-то идем?— тру глаза, думаю, может я все-таки во сне? Но нет, она по прежнему стоит, красивая, передо мной. Немного похудела, щеки по прежнему бледные, взгляд тусклый, но я верю, все пройдет и она вернется к жизни. Я никаких вопросов не задаю, стараюсь обходить эту тему.
—Я ухожу.
—Что значит — я ухожу?— я наспех натягиваю джинсы, которые висят на спинке стула и натягиваю свитер,— я иду с тобой.
—Зачем? Спи, я просто тебя разбудила, чтобы ты не волновалась.
—Я и так буду волноваться, поэтому иду с тобой.
—Ладно, собирайся тогда, выпей чаю. Не хочу, чтобы шла голодная.
—Со мной ничего не случится.
—Малыш голодный, поэтому выпей чаю с бутербродами,— она смотрит пустым взглядом,— я подожду.
—А ты… ты пила?— мне становится не по себе, и в то же время грустно. Она впервые заговорила о ребенке.
