—Допустим, соглашусь,— промурлыкала она, накручивая прядь на палец.— А мне что с этого? Должок за тобой будет, Волков.
—Чего ты хочешь?— насторожился я, предчувствуя подвох. Просто так Катька одолжений не делает, себе на уме.
—Переспи со мной,— в лоб выдала она, глядя прямо.— Сегодня. И не вздумай отказаться! Отработаешь как миленький.
У меня челюсть отпала от такого поворота. Вот так поворот! Ни хрена себе запросы у дамочки. Мало ей наших попоек и тусовок. Дружеский секс ей, видите ли, подавай. Охренеть теперь.
—Катя, детка, ты чего удумала?— возмутился я, опрокидывая залпом коньяк. Горло обожгло, в глазах поплыло.— Мы ж друзья. Зачем все портить?
—Ой, да брось,— отмахнулась она, чуть нагнувшись вперед. Губы скривились в плотоядной усмешке, грудь призывно качнулась в декольте.— Я тебя сто лет хочу, Макс. А ты, дурень, не замечал, избегал. Ну так что, договорились? Ты мне с Лешкой поможешь, я тебе — с недотрахом. По-моему, честная сделка.
Она расхохоталась, явно довольная собой. А меня внутри будто ледяной водой окатило. Влип так влип! И что прикажете делать? Рискнуть всем с Никой ради этой авантюры? Или послать Катьку лесом вместе с ее подлым планом?
Тяжело откинулся на спинку дивана, до хруста сжал виски. Мысли скакали и путались, метались между "за" и "против". С одной стороны, какое я имею право осуждать Лешку? Сам хорош, нечего святошу из себя строить. Ника вон тоже не монашка, от моих поползновений не шарахалась. И чего теперь? До гроба друг другу глаза мозолить попреками?
Но с другой… Господи, да кто я такой, чтоб решать за нее? Плести интрижки за спиной любимой? Если она до сих пор любит Лешку, значит есть за что. Значит надо смириться и отпустить. Пусть сама разбирается, выбирает. Без моего вмешательства и гнусных манипуляций.
Застонал, упрятав лицо в ладони. Голова раскалывалась, в висках стучало. Сомнения раздирали душу в клочья, совесть глодала нещадно. Ну как же так, а? Как дальше жить, если Ника предпочтет не меня? Вынесу ли я это, смогу смириться?
37.Макс
Я решительно поднялся из-за стола, допив остатки коньяка. Нет уж, хватит. Никаких гнусных интриг и подлых планов. Нечего тут сидеть, жалеть себя и считать варианты. Будь что будет. Ника взрослая девочка, разберется в своих чувствах. А я приму любое ее решение. Пусть даже с разбитым сердцем, но приму.
—Макс, погоди!— Катерина вскочила, вцепившись мне в рукав.— Ты что, всерьез? Вот так просто развернешься и уйдешь? После такого-то предложения?
Она прильнула ко мне всем телом, обжигая призывным взглядом из-под ресниц. Обвила руками шею, притягивая ближе. Жарко выдохнула в губы, промурлыкала с придыханием:
—Зря ты отказываешься,— прошептала она, притягивая меня ближе. В голосе звенело неприкрытое искушение. Мы могли бы так классно повеселиться вместе… Уверен, что не хочешь?
Горячие пальчики скользнули под воротник рубашки, царапнули кожу. Я вздрогнул и перехватил ее запястья, мягко, но твердо отстраняя от себя.
—Извини, Кать. Не выйдет. Я не могу так с Никой. Она этого не заслужила.
В зеленых глазах полыхнула обида вперемешку с разочарованием. Катька отпрянула, скривив алые губы в презрительной гримасе.
Дело твое, Волков. Охота строить из себя рыцаря — флаг в руки и барабан на шею. Только потом не кусай локти, если твоя ненаглядная Ника с Лешкой останется. Приползешь ко мне плакаться — может, и пущу на порог. А может, и нет.
Я только устало покачал головой. Глупая баба, ей-богу. Ничего не понимает. Тут ведь дело даже не в Лешке. А в моей чести, в верности своим чувствам. Нельзя предавать любовь в угоду низменным порывам. Иначе грош тебе цена как мужику.
—Прости, Катюш,— вздохнул я, глядя в сторону.— Ты мне симпатична, правда. Но сердце мое отдано другой. И марать себя изменой не хочу. Найдешь еще кого-нибудь, не сомневаюсь.
Но она будто не слушала, сверля меня странным, нечитаемым взглядом. А потом резко качнулась вперед и впилась в мои губы злым, колючим поцелуем. Настолько неожиданно, что я опешил. Но тут же отшатнулся, сердито сведя брови. Это еще что за хрень?
—На прощание, Волков,— прошипела она, сощурившись.— Чтоб знал, от чего отказываешься, кретин. Погоди, твоя зазноба сама к Лешке сбежит. Вот тогда и поймешь, какой ты идиот.
И, зло сплюнув, развернулась и застучала прочь на шпильках, оставив меня стоять в растерянности. Ну и стерва! Права Ника — доверять этой хищнице нельзя. Окрутит и глазом не моргнет. Тьфу ты, мерзость какая!
Брезгливо отшвырнув смятую салфетку, я швырнул на стойку купюры и тоже рванул на выход. В голове шумело, мысли разбегались. Домой тянуло как магнитом. К Нике. Лишь бы увидеть ее, убедиться, что у нас все хорошо. А дальше — будь что будет. Лешка и без моих козней вляпается по самое не балуйся, это как пить дать.
Тихо щелкнул замок. Войдя, я увидел Нику — она сидела в гостиной, поджав ноги, и задумчиво смотрела в ночное окно. Такая уютная, родная, в милой пижамке, с трогательно растрепанным хвостиком. У меня аж сердце защемило от нежности. Так и тянуло подойти, сгрести в охапку, уткнуться лицом в ароматные волосы. Но какое-то смутное беспокойство вдруг царапнуло изнутри, удержало на месте.
—Бессонница?— тихо спросил я, подходя ближе.
—Вроде того,— бесцветно отозвалась она.— А ты чего так поздно?
—Надо было кое-что обдумать. Прошвырнулся, проветрил мозги.
—И как, помогло?
Она поднялась с кресла и медленно, будто нехотя приблизилась ко мне. Принюхалась, нахмурилась. От меня явственно несло коньяком и сладкими духами.
Катькиными духами.
Ника вгляделась в мое лицо, чуть склонив голову набок. Черт, как неуютно под этим ее пристальным взглядом! Будто я и правда в чем-то провинился. Хотя, по сути, так оно и есть.
—Макс, это что?— спросила она тихо и вдруг коснулась пальцами моего воротника.
Я оторопел, почувствовав, как кровь стынет в жилах. На ее пальце алел размазанный след губной помады. Катькиной вульгарной помады. Как я сразу не заметил, кретин?
Ника молча рассматривала яркое пятнышко, а потом подняла на меня застывший, нечитаемый взгляд. И от этой ее мрачной невозмутимости мне стало совсем худо.
—Ника, я…— начал было я, но она жестом оборвала мои путанные оправдания. Мотнула головой, горько усмехнувшись.
—Не надо. Не трудись, Макс. Все и так понятно.
И, отвернувшись, тихо побрела прочь, ссутулив плечи. Исчезла в полумраке коридора, оставив меня стоять в остолбенении. С холодным комом в груди и едкой горечью в глотке.
Щелкнул замок, отрезая меня от нее. Невидимой, но ощутимой стеной.
А я так и стоял, оглушенный, растерянный. Хотелось пойти следом, упасть в ноги, вымаливать прощение. Объяснить все, признаться в своих идиотских планах, в том, как облажался. В том, как люблю ее, черт подери! До одури, до потери пульса.
