Осада длилась больше месяца. Неделю как пал в шальной вылазке неудержимый Ваклав, уставший от бездействия в окруженном замке. Сорвался со стены на камни внутреннего двора, сраженный выстрелом из аркебузы весельчак Йохан. А теперь и могучий Петер, с детства бывший верным другом, крепкой опорой, правой рукой — изрубленный, горой кровавого мяса лежал у ворот. Остался только бесполезный юнец, щенок, выросший на псарне, на чьей спине еще кровоточили следы господской плети — его собственный бастард, ублюдок, повинный в смерти Анежки семнадцать зим назад.
Порванной перчаткой барон смахнул заливающую глаза кровь из рваной раны на лбу. Отступая, парировал удары уцелевшего авангарда противника. Но и в агонии проигранной битвы, теряя одного за другим товарищей и слуг, Балаш дивился, глядя на отверженного отпрыска — откуда в убогом отшельнике, больше времени проводящем с собаками, чем с людьми столько безусловной преданности и безудержной смелости? Меч разил в неумелых, но сильных руках, гримаса ярости искажала перепачканное грязью и кровью лицо, лохмотьями висела порванная одежда, обнажая при резких движенья глубокие раны. Парень дрался точно черт, выпущенный на свободу из преисподней. Растрепанные волосы отливали иссиня-чёрным вороновым крылом, таким же как у почившей при родах матери. Семнадцать зим назад у смертного одра возлюбленной барон не взглянул на красный орущий комок — своего сына. Нежданный выродок посмел отнять у Мелихера радость темных ночей и усладу глаз. До крови прикусив губу и сдержав непрошенные слезы, сослал подальше, не удостоив даже имени. Выкормила младенца сердобольная кухарка, а священник окрестил Карелом, что значило «человек».
И теперь его сын, еще вчера не смевший поднять глаза, битый за мелкие провинности и просто из-за дурного настроения барона, сражался плечом к плечу с не признавшим его отцом.
«Может, мстит врагам за любимую гончую, убитую выстрелом в упор?» — Мелихер перекинул меч в здоровую левую руку. Перебитая правая кровоточила и висела безвольной плетью.
—Сзади!— крикнул Карел, и барон успел отразить удар алербарды. Острие задело плечо по касательной, мужчина присел, уходя с линии атаки, но звук выстрела заставил обернуться и потерять равновесие. Время лениво замедлилось, позволяя рассмотреть во всей красе последние мгновения жизни. Бросился вперед, закрывая собой отца, раненый Карел. Пробив плечо юноши навылет, пуля достигла цели, поразив барона в незащищенное легким доспехом бедро. Мужчина рухнул на скользкие от крови каменные плиты.
—Господин!— бледный псарь, сжав зубы, из последних сил полз к сраженному Балашу, но промахнувшаяся в прошлый раз алебарда пригвоздила Карела к земле. Стоя на коленях посреди разоряемого во славу короля фамильного замка, поверженный барон-разбойник Мелихер Балаш в последние секунды жизни не отрываясь смотрел на лицо непризнанного сына. И серые глаза, точно такие же, как у незабвенной Анежки, отпускали грехи, провожая в последний путь.
В тот день Карел видел множество смертей и еще больше грубого насилия. Он не смог уберечь от надругательств ни молоденькую прачку, ни добросердечную кухарку, заменившую ему мать. Не спас старого кузнеца и не защитил господина. В израненное тело сознанье возвращалось урывками — то проваливаясь в небытие, то вновь обращаясь к жизни, парень полз, оставляя за собой кровавый след. Инстинкты заставляли искать безопасное место, память подсказывала направление, а судьба внезапно надумала еще потешиться с невезучим. В дальнем углу двора, под сенью крепостной стены разрослись колючие кусты. Ребенком Карел прятался в их гуще от гнева барона. Царапины и шипы казались лучшей альтернативой отцовской плетки. Сколькими слезами он полил корни, сколько жалоб и просьб поведал земле? То знали только молодые побеги, уже давно выросшие в человеческий рост. Вот и сейчас юноша полз в свое детское убежище, не обращая внимания на рану от алебарды, на дыру от пули и десятки других повреждений. Горше всего жег сердце последний взгляд господина, больнее прочих саднили вскрывшиеся и кровоточащие на спине следы недавней порки. Карел не помнил, как добрался до зарослей, забился раненым зверем в самый центр и отключился. Кровь стекала по замершему телу и впитывалась в землю. Псарю снился странный сон, как полуденное солнце вспыхнуло над нападающими и защитниками, расплескало огненные брызги по соломенным крышам, опалило деревянные галереи и из яркого пламени явило сражающимся Пресвятую деву в белоснежных одеждах. Она протянула руки и позвала в мир, где обещано спасение и вечный покой.
*
Юноша пришел в себя опутанный колючими плетьми ежевики, молодыми побегами плюща, белесой порослью вьющейся травы. Затекшее тело не слушалось, нехотя отзываясь на посылы ослабленной воли. Разлепив глаза и прислушавшись к собственным ощущениям, Карел понял, что жив. Небыстро получилось у него освободиться из кокона опутавших растений. Простреленное плечо жутко чесалось. Оттянув ворот заскорузлой от засохшей крови рубахи, парень с удивлением обнаружил тонкую молодую кожу на месте раны. Там, где тело пронзила острая алебарда остался шрам в форме греющейся на солнце вытянутой ящерки, чей тонкий хвост заканчивался прямо под сердцем. Больше не болела исполосованная спина и перебитая в схватке нога выглядела абсолютно здоровой. Удивляясь чуду, Карел выбрался из зарослей. Не иначе, сама Богоматерь, воистину явилась и спасла его.
Смерть, смрад и запустение царили внутри крепостных стен. Стервятники и вороны пировали на трупах. Разграбленный замок зиял выбитыми окнами, обвалившимися после пожара крышами, вонял копотью и разложением. Тело барона копьями прикололи к воротам в назидание безумцам, возжелавшим вольной жизни. Превозмогая тошноту, Карел снял и похоронил отца. Несколько дней потребовалось выжившему, чтобы стащить всех убитых в крепостной ров и завалить камнями и дерном. Поставив крест над общей могилой, парень бормотал слова всех известных молитв одну за другой, покуда жаркое солнце не вынудило искать прохлады. В маленькой примыкающей к кладовым хибаре убранство и утварь остались почти нетронутым. Здесь прошло его детство, здесь Карел заночевал, здесь же провел следующие недели.
Лето стремилось к закату. Пришло время страды. На замковом огороде поспели тыквы. Ароматные плоды с алым бочком усеяли землю под старыми яблонями. Однажды вечером Карел катил к погребу тачку, нагруженную овощами, и услышал тихий детский плач, похожий на кошачье мяуканье. Удивленно пошел он на звук — казалось, ветер завывает в густых зарослях, подражая детскому голосу. Раздвинув колючие ветви, юноша замер, пораженный — прямо под раскидистым кустом сидела девочка. Длинные волосы цвета осенней пашни струились до самой земли, грязные кулачки растирали слезы по румяным щекам. Инородным пятном в полумраке чащи выделялась белая рубаха до пят.
—Чья ты, малютка?— спросил Карел ласково и опустился на колени. Ребенок затих, замер настороженно, точно лесной зверек, оценивающий опасность.
—Кто ты и откуда?— юноша приглашающе протянул руку. Девочка шумно втянула воздух, точно принюхиваясь. Серьезное сосредоточенное недетское выражение на лице сменилось робкой улыбкой.
—Я — твоя Повилика,— в огромных доверчивых глазах зелень травы сплеталась с золотом листвы, тлела чернота углей и лучилась синь родников.
