—Полудница приносит сон избавленьем от боли. Мокошь-мать принимает слезы и кровь. Сердце, не ведавшее зла, заслужило дар. Из крови и семени, из боли и страданий родился первый росток.
Голос еще звучит в голове, открывает тайны, а перед затуманенным видениями прошлого зрением постепенно возникают руины замка, старый двор и заросли, в центре которых мы с Ликой — держащиеся за руки, обвитые тонкими стеблями лиан. Нас двое — незнакомка с чуднЫми глазами исчезла, или вовсе померещилась. Но Лика продолжает смотреть отрешенным от мира взглядом туда, где еще недавно побеги и листья образовывали женскую фигуру.
А я вновь слышу — десятки голосов, высоких и низких, спокойных и резких, медлительных и спешащих. Они поют а-капелла:
—Лунный цветок, добровольно покинувший стебель…
Наши с женой сцепленные пальцы оплетают лозы дикого хмеля, браслетами обхватывают запястья, перчатками поднимаются до локтей. А под подушечкой моего большого пальца, в центре Ликиной ладони пульсирует шрам, память о дне разрыва. А голоса шепчут строки старинных преданий, и я вижу нашу кухню, себя — растерянного на грани истерики и Лику-Повилику, жертвующую жизнью ради господина.
—….жаром согреет источник сердечной росы,— звучит в голове и слезы жены капают в турку.
—Зерна живые утратят способности к всходу, в прах обратятся, в судьбы жернова угодив.
И зеленый кофе темнеет, обжариваясь, и перемалывается в ручной мельнице.
—В море камней многоликое эхо прощанья ляжет прощеньем, на теле оставив свой след.
Свежий порез на ладони прижигается раскаленным песком.
—Дар очищенья по капле впитается в стебель, жизнь подаривший и смерть получивший взамен.
Кровь Лики растворяется в моем недопитом стакане.
Принята жертва. Цветок увядает.
Шрам под пальцами горит огнем, а обращенные на меня синие глаза полны слез. Шепчу, мучительно жаждая озвучить понятное без слов:
—Ты готова была умереть, отпуская меня…
—Как и ты, когда решил вернуться.
Мы оба знаем истину давным-давно. И в дальнейших словах нет нужды. Голоса ушедших Повилик затихают, оставляя нас наедине на прогалине посреди вековых зарослей. С наших все еще сцепленных ладоней спадают зеленые оковы стеблей. Пораженный, разглядываю руку — под браслетом часов проступила причудливая вязь орнамента из цветов и листьев, ломаные линии ветвей сродни сердечной кардиограмме. Теперь и я отмечен родовым клеймом.
—Мой господин,— Лика подносит руку к губам и целует кожу там, где под рисунком повиликового тату виднеются вены и чувствуется биенье сердца.
Нежное прикосновение жены будоражит. Притягиваю ближе и выдыхаю в облако ее сладкого дыхания:
—Моя любовь. Моя Повилика…
Поцелуй длится, пока я тону в бездонном озере глаз, пока наши пальцы справляются с застежками одежды, пока кожа к коже льнут жаждущие слияния тела. В первозданной наготе предстает передо мной Лика, и лишь тогда я отрываюсь, желая насладиться в полной мере ее красотой.
Но та, что давным-давно проросла в моем сердце, оглядывает себя с грустью и разочаровано выдыхает: «Слабое семя…»
Бледная кожа без родовых меток приговором контрастирует с темнотой теней. Но не успеваю я раскрыть руки в утешающих объятьях, как над руинами крепостных стен восходит луна и в ярком свете ее округлого полного лика тело моей возлюбленной вспыхивает перламутром. Ярче ночного светила озаряет оно заросший двор. Будто сама кровь загорается в венах, струится под кожей волшебный сок и расписывает полотно ночи ослепительными чернилами. От головы до пят — вязью над округлыми холмами груди, гроздьями белых цветов на бедрах, резными листьями на тонких лодыжках — в тонком изяществе сравнимые с работами великих мастеров — точно скрытые письмена под воздействием света, проступают узоры на теле Лики.
—Белая ипомея — лунный цветок — Лика вскидывает голову с горделивой радостью истинной королевы.
—Ничего прекраснее не видел в жизни,— признаюсь, вне себя от волшебства момента. И опускаюсь на колени перед восхитительной женщиной, к которой я прирос всей душой. Словно впервые видя, восторгаюсь своей женой — кончиками пальцев касаюсь светящихся линий — играю мелодию на полотне клавиш. Замираю и слышу благосклонный вздох. Моя госпожа принимает поклонение, милостиво позволяет ладоням скользить по бархатистой, как листья мать-и-мачехи, коже. И я припадаю губами к нежным бутонам, алмазными кольцами покрывшим пальцы ног, целую линию стебля, стремящегося вверх по бедру, и замираю там, где самый крупный цветок распустил лепестки, раскрывая чувственную сердцевину. Лика выгибается навстречу моим ласкам, а рисунки на ее отзывчивом теле живут, переливаются в лунном свете, трепещут потревоженные тихими стонами и разгораются все ярче. Эта ночь полна магии — первозданной божественной силы и любви.
Губы Лики пахнут цветами — вся она сладость и обещание счастья. На мягком травяном ковре (специально для нас поросшим белым клевером) мы становимся едины, прорастаем друг в друга глубже, чем вековые корни в древнюю землю. Наши желания, наши мысли — в движеньях рук, в ритме стонущих тел, в слетающих с губ признаниях…
—Любимая…— шепчу серебряному цветку, распустившемуся на мочке уха, и сцеловываю ответное:
—Мой господин…
А мелодия сердца звенит радостным аллегро, излечивая болезни, прогоняя сомненья и страхи.
Моя Повилика — хрупкий лунный цветок, разрушивший родовое проклятие… Та, чья слабость обернулась силой. Та, кто выше своей поставила чужую жизнь.
Мы еще долго лежим нагие, скрытые от мира стражами густых зарослей. А я глажу обнаженную спину жены и пишу нашу мелодию на нотном стане лунной лозы.
*
Август рассыпается первыми желтыми листьями и яблоками, покрасневшими на один бок. Доктор Керн после смены утомлен и настроен философствовать. Вместо стерильного кабинета мы сидим на скамье в парке и продолжаем разговор, начавшийся еще в стенах клиники.
—Так что, для сорока ты непростительно здоров,— подытоживает Бас, заставивший меня дважды за минувший месяц пройти полное обследование. Ишемической болезни как не бывало.
—Вот она, целебная сила регулярной любви — Себастиан ухмыляется и отпивает большой глоток кофе из бумажного стакана.
—Повилики не могут любить,— без особой уверенности повторяю слышанное многократно от Лики.
—Сердце вылечил, теперь мозг сдает,— Керн поворачивается ко мне без тени улыбки.
—Или ты с бабами переобщался, или переопылился в своем цветнике. Меня б кто так не любил, как тебя жена! Какой еще любви тебе надо?! Вместе во все тяжкие, рядом до гробовой доски? Доверие, поддержка и понимание прочнее гормональных всплесков и громких слов. Прикипеть, а в вашем случае прирасти, так, чтобы не оторвать без потери себя, чтобы одному без другого ощущать неполноценность — вот они — легендарные половинки целого. Поправь, если у вас не так.
