—Лекаря! Господину барону плохо!
После чего размеренной походкой вернулась к массивной кровати под балдахином, опустилась перед ней на колени, взяла безвольную обмякшую мужскую ладонь в свои, поднесла к лицу и принялась неистово целовать, причитая:
—Муж мой, благодетель, господин мой, не оставляй верную супругу свою…
Прибежавший раньше других юный паж застал безутешную баронессу, рыдающую у постели до полусмерти изможденного страстью господина.
*
Я вырываюсь из тяжелого муторного сна. Грудь болит. Голова раскалывается. На изнанке опущенных век еще притворно рыдает хладнокровная незнакомка. Странное, пугающе реальное видение постепенно отпускает. Глухо и неторопливо реальность вторгается в сознание знакомыми голосами.
—Первый приступ за пятнадцать лет. Долго же он продержался,— менторский надменный тон, высокомерие в каждом слоге — моя прекрасная теща, несравненная и неповторимая Виктория, ошибиться невозможно. От древнего рода, куда якобы уходят ее фамильные корни, старой карге досталось умение общаться со всеми через губу и осанка проглотившей стальную трубу страусихи.
—Слишком рано,— тихое и звенящее, без сомнений, принадлежит Лике. Как всегда, рядом с матерью она точно усыхает, становится робкой и неуверенной девчонкой. Высокий голос подрагивает и льется весенней капелью.
—Я не готова,— продолжает моя жена, и теща тут же грубо обрывает ее.
—При твоей слабости и его малохольности удивительно, как вы вообще смогли размножиться. Но Полина вступает в силу, а ты начинаешь увядать. Пришло время забрать его жизнь.
«ЧТО?!» — я внутренне содрогаюсь, но тут же испуганно замираю. Разговор женщин явно не предназначен для чужих ушей. «Они что, сейчас обсуждают мое убийство?»
—У нас достаточно времени привести в порядок дела и подготовить уход. Делай что должно, и угасание произойдет постепенно.
—Хорошо, мама,— соглашается Лика, и я ужасаюсь: «Неужели моя добрая, нежная, заботливая жена, мать моей очаровательной дурынды-дочери только что согласилась избавиться от меня?» Хочу открыть глаза и посмотреть на заговорщиц, но с трудом разлепляю веки. Режущий яркий свет пробивается сквозь ресницы, заставляет щуриться и чихать. Женщины резко меняют тему.
—Зови врача. Очнулся твой господин,— цедит Виктория и в памяти вновь встает непрошеное видение — обнаженная незнакомка, затрахивающая здоровенного мужика до полусмерти.
Все кругом как в тумане, но по звуку шагов, движению воздуха и знакомому аромату духов понимаю — Лика склонилась надо мной и нажала кнопку вызова медперсонала.
—Влад,— шепот раздается так близко, что ощущаю щекой теплоту дыхания. С усилием открываю глаза, боюсь разглядеть на лице жены маску расчётливой убийцы, но вижу только слабую улыбку, милые ямочки в уголках рта, красноту в глазах и следы от слез.
Не позволяя мгновению длиться, дверь открывается и впускает врача.
—Доброе утро, дамы и лежебока!— сильный уверенный голос наполняет собой палату и сметает сомнения в дальний угол сознания. Лика приветливо кивает харизматичному, располагающему к себе высокому мужчине средних лет. Он стремителен, поджар и достаточно неформален для врача — в левом ухе блестит пиратская серьга, рукава халата закатаны и на правом загорелом предплечье красуется татуировка в виде сердца, обвитого плющом.
—Себастиан,— точно через силу выдавливает теща, и он отвечает ей бесстыдным взглядом, откровенно оценивающим с головы до ног. «Одумайся, несчастный, эта фурия разменяла в прошлом году восьмой десяток! Даром что выглядит моложе на двадцать лет»,— хочу я предостеречь, но сил хватает только на едва слышное:
—Привет, Бас.
Доктор Себастиан Кёрн склоняется надо мной, хулигански подмигивает и жмет руку. Мое ответное рукопожатие вялое и слабое — совсем не так я хотел бы приветствовать старого друга. Мы знакомы с детства — жили по соседству, дрались и мирились, гоняли на скейтах и бросали мяч, пробовали курить и мучились похмельем. Он старше на пару лет и уже заканчивал медицинский колледж, когда я решил пойти в АйТи. Пока учились, виделись редко — на каникулах во время визитов к предкам, да пару раз выбирались в походы. Но именно Бас стал шафером на нашей свадьбе и крестным Полины. Причина, почему молодой кардиолог предпочел работу в провинциальной больнице заманчивым перспективам столичных клиник до сих пор для меня загадка. Но Кёрн уверяет, что любит покой и стабильность. Ну-ну, вероятно именно тяга к покою заставляет его оценивать ягодицы моей тещи и стабильно не пропускать ни одной проплывающей мимо привлекательной кормы.
—Ишемическая болезнь сердца,— без прелюдий и расшаркиваний выдает доктор, и Лика ахает, вцепляясь сильнее в мою ладонь.
—Антикоагулянты, здоровое питание, прогулки на свежем воздухе, минимум стресса и сдержанный постельный режим в течение месяца,— на последних словах Бас недвусмысленно хмыкает, намекая на причину приступа, и смотрит на Лику.
Я ожидаю увидеть на лице жены смущение, обычное для нее при разговоре на интимные темы, но голубые озера глаз точно подергиваются льдом, пухлые губы вытягиваются в тонкую кровавую линию, все тело напрягается, а пальцы, гладившие мое запястье, внезапно впиваются в него болезненной когтистой хваткой.
—При должном уходе угроза минимальна. Ведь, насколько я знаю, ты в надежных руках,— и, успокоительно похлопав меня по плечу, Себастиан отвлекается на показания приборов, датчики которых подключены к моему телу.
—Я позабочусь о нем,— говорит Лика и меня прошибает озноб от холодности тона. Смотрю на жену, надеясь разглядеть привычные родные черты, но вижу отстраненную решительность, с которой она принимает и выдерживает взгляд матери. Виктория одобрительно кивает.
—Сколько времени ему осталось, доктор?— спрашивает теща, и мы оба округляем глаза от бестактности вопроса.
—Я не гадалка, мадам,— в этот раз в интонации Кёрна нет и следа бесшабашного ловеласа,— и не берусь предсказывать судьбу, но с профессиональной точки зрения, на основе анализов и результатов обследования нет причин, мешающих пациенту дожить до глубокой старости.
—Отлично, значит, время есть,— подытоживает Виктория и бросает на дочь долгий многозначительный взгляд. Лика сжимает мою руку с силой, которой я не замечал у жены за все пятнадцать лет совместной жизни. Кажется, я даже слышу тихий хруст возмущенных костей.
Подхватив с кресла сумочку и плащ, высокомерная горгулья направляется к выходу, но уже в дверях внезапно оборачивается:
—Себастиан, ваше тату… Манера исполнения кажется мне знакомой.
У самой Виктории роскошная татуировка. Сейчас ее не видно, но летом, в открытых платьях, с забранными в высокую прическу волосами, невозможно отвести глаз от длинной плети ежевики, обвивающей позвонки от шеи, вдоль всей спины и вплоть до самого копчика. Конечно, я не видел окончания рисунка своими глазами, но предполагаю, что так и есть. Лика говорит — это последствие бурной молодости. Удивительно, за столько лет контуры не поплыли, тату не деформировалось и цвета по-прежнему первозданно ярки. Старуха знает какой-то секрет, не иначе.
