Синяки проходили быстрее душевных ран. Трижды навещал молодую жену барон, и трижды Повилика притворялась спящей. Не могла девушка найти в себе сил взглянуть в лицо насильника. Ярек молча садился на постель и смотрел. Она чувствовала его пристальный взгляд и боялась пошевелиться. Старалась дышать ровно и тихо, усилием воли расслабляла лицо, позволяя безмятежному покою смягчить уродство ссадин и отеков. В последний визит взял ее узкую ладонь и надел на безымянный палец фамильный перстень. Как только дверь закрылась за новоявленным мужем, Повилика решительно сорвала неугодное украшение, но Шимона — старая служанка, все эти дни проводящая у постели госпожи, пресекла порыв.
—Не чурайся власти, милая, а пользоваться ей учись. Честь твоя не потеряна, а за сердце барона отдана. Норов оставь для ночей на супружеском ложе, а душу поглубже спрячь. Бог дал ее, он и сохранит. Ты же правь милосердно, да о старой Шимоне не забывай.
—Не забуду, матушка. Спасибо за наставления. Только поздно о душе моей заботиться — мертвому дереву дорога в костер.— Кольцо жгло руку, ненависть разъедала душу, но умудренная долгой жизнью прислужница лишь покачала головой.
—Корми впроголодь, обещай сладко, проси ласково да с лихвой. Дары щедрые и дни сытые со многим примириться помогут. Сама не заметишь, как возрадуешься такой жизни. Получше других твой суженый будет. Вон как вьется у порога, сам не свой от любви. Любую прихоть исполнить готов. А не веришь глазу старому наметанному, так проверь сама.
И Повилика проверила. Следующим утром молодая рыжеволосая служанка принесла в ее покои блюдо с сочным виноградом, зрелым сыром и свежим хлебом. Не сказав госпоже ни слова, без поклона и смущения, оторвала от ветки несколько ягод и сунула в рот. Замерла в изножье кровати и пронзительно уставилась на баронессу. Повилика поежилась, но подавила робость, села и приняла вызов. От незнакомки разило холодом неприязни и горечью зависти, а еще она пахла — нестерпимо воняла похотью барона, его вожделением и семенем. Травница с отвращением поморщилась. Тем временем зеленые глаза, не стыдясь, изучали черты молодой госпожи, изгибы тела под покрывалом и заживающие следы хозяйской «ласки». Дольше других рассматривала рыжая след широкой пятерни Ярека на плече, обнаженном сползшей сорочкой. Затем презрительно скривила губы, сплюнула виноградную косточку прямо на роскошный, застилавший половину спальни, ковер и направилась к выходу.
—Вернись. Подними. Подай поднос и позови барона Замена.— Повилика чеканила слова, сама удивляясь приказному «господскому» тону.
Служанка замерла, оглянулась вопросительно, точно не ожидала, что тело в кровати способно на речь. Постояла несколько долгих мгновений словно раздумывая, подчиниться или уйти. Глаза, где все краски природы слились в единый узор, вступили в схватку с бесстыжей зеленью взгляда соперницы. И трава склонилась под натиском — нехотя рыжая вернулась, подняла косточки, бахнула поднос на столик у изголовья, присела в насмешливом неумелом реверансе и вышла, громко хлопнув дверью. Барон примчался быстрее, чем Повилика успела обдумать действия. Ярек ворвался в покои жены, яростным вихрем пронесся до кровати, сгреб в каменные объятья и принялся покрывать поцелуями. Девушка замерла от ужаса — недавняя ночь болезненным кошмаром вспыхнула в сознании, жилы напряглись готовой порваться струной, затрепетали ресницы, удерживая горькие слезы. Но губы дрогнули, чужим голосом произнося слова, рожденные не душой, но жаждой жизни:
—Постой, муж мой. Дай мне принять тебя, как должно супруге,— оцарапанная ладонь с фамильным гербом Замена уперлась в широкую грудь. Барон остановился, дыша тяжело и нетерпеливо, но Повилика чувствовала сердце под своей рукой и подспудным чутьем понимала — оно в ее власти.
—Прежде чем возляжем — совершим омовение, чтобы предстать друг перед другом в первозданной чистоте тела и помыслов,— сказала вслух, внутренне жаждая отмыться от облепившей душу грязи, соскоблить с кожи налет унижения и страха, вытравить въевшийся в ноздри запах животной страсти.
Ярек непонимающе уставился на девушку, моргнул, осмысливая услышанное, и кивнул в сторону латунного таза, стоящего на умывальнике.
—Разве Шимона не обтирала тебя розовой водой?
—Я про большую ванну, мой господин,— девушка старалась придать голосу очаровательной смиренности, но он предательски дрожал и норовил сорваться на крик.
—А…— барон задумчиво почесал синий от пробивающейся щетины подбородок,— лохань при кухне есть. Там батраки с полевых работ приходя омываются. Негоже моей жене с простым людом в одном корыте плескаться.
—Негоже,— эхом повторила Повилика и, превозмогая отвращение, провела кончиками пальцев по щеке Ярека. Тот напрягся и сильнее прижал к себе хрупкое тело. Сила — тяжелая, темная, бурлящая в крови барона, стремилась к девушке, пульсировала под узкими ладонями, манила прерывистым дыханием, звала дымным ароматом густых курчавых волос. Удивленно ощущала травница, как потоки чужеродной горячей живительной энергии проникают в ее израненную плоть, впитываются в саму суть существа, унимают боль и латают прорехи. Спрятав ненависть в глубинах души, заперев чувства под замком равнодушного долга, и зажмурившись, чтобы не передумать, Повилика впечатала короткий поцелуй в сухие обветренные губы барона и вздрогнула, пораженная. Чужая душа раскрылась навстречу подобно цветку, встречающему солнце, устремилась по венам питательным соком инородная сила, наполнила лечебным эликсиром отмирающие нервы. Точно к целебному роднику припала девушка к ненавистному мужу, всем сердцем жаждая оттолкнуть постылого, но мучительно нуждаясь в утолении тяжкой жажды. И чем дольше длила поцелуй Повилика, тем спокойнее билось сердце под ладонью, отмеченной фамильным гербом. Но вот, облизнувшись, баронесса отодвинулась. Румянец вернулся на бледные щеки, потускнели бордовые разводы синяков, и утихла ломота в суставах. Ярек же улыбался, продолжая держать супругу в объятиях, но лицо его приобрело выраженье блаженно-потерянное. Поднявшись с постели, неуверенной, точно во хмелю, походкой мужчина подошел к дверям и распорядился о желанье госпожи. Тем же вечером в смежных покоях появилась большая бадья, а нежный полевой цветок, грубо сорванный в пору начала цветения, обрел новый источник сил и место отдохновения.
*
Первое воспоминание накрывает меня на подходе к эллингу. Оно накидывается подобно пестрому покрывалу, застилает окружающий мир — становится трудно дышать. Я вынуждено хватаюсь за стену в поисках опоры — сила прошлого неумолимо подминает под себя.
Мы с Ликой посещаем ее родителей с первым официальным визитом. И хотя моя избранница уже сказала мне «да» и скрепила наш союз проникновенной ночью, полной ласки и неги, я все-таки по старинке хочу просить ее руки у месье Либара. Все идет чинно и степенно — семейный обед за покрытым белой скатертью круглым столом, бутылка бургундского, выбранного Ликой и по достоинству оцененная Робером, диалоги- допросы о моей семье и планах на будущее и предложение руки и сердца, сделанное за чаем. Вежливые формальности, условности, которые принято соблюдать для обеспечения мирного и размеренного сотрудничества с новыми неизбежными родственниками. Вот только в новообретенной памяти взгляд Виктории пламенеет, голос дрожит от гнева, а губы кривятся кровавым оскалом алой помады. В этот момент мы с профессором в его любимой библиотеке, высокие стеклянные двери открыты в сад, где прогуливается моя невеста с матерью. Они говорят тихо, но я слышу каждое слово. Оказывается, у меня был очень тонкий слух — в детстве мама называла его сверхдаром прирожденного музыканта. При мне невозможно было шептаться по секрету — потому родители быстро перестали что-либо скрывать, а с подружками мама просто встречалась в кафе — подальше от сына со встроенными в уши локаторами. Странно, что я об этом не помнил, да и слух явно притупился с той поры.
