—Дыру в небе насквозь проглядишь,— пробормотал старик едва слышно.
—Никому дела нет, куда я смотрю, и ты помалкивай,— огрызнулся Возгар, ощущая, что хоть драконья суть его и покинула, а пламя внутри разгорается знатное. Того и гляди вспылит в речах или поступках.
—По скалистому Фьорду на простор большой волны,— вывел охрипший от длительного пения скальд и нестройных хор подхватил:
—Выплывают расписные золоченые челны…
—Хорошая песня,— поддержал Зимич, но не успел старик присоединиться к подпевалам, как лучник привстал, всматриваясь в горизонт. Там над просторами Фьорда показалась точка, сверкнувшая алым в солнечных лучах.
—Она?— домовик прищурился, но не увидел ничего кроме бескрайней лазури неба, перетекающей в бездонную синь воды.
«Она»,— хоть и утративший драконью душу, но сохранивший нечеловечески зоркое зрение мысленно подтвердил Возгар. Он уже различал силуэт крыльев и росчерк длинного шипастого хвоста, но прочий люд на холме успел допеть до середины, прежде чем один подмастерье с перепугу опрокинул кубок мимо рта и воскликнул:
—Гляньте, братцы, уж не дракон ли это!?
* * *
Возгар медлил. Янтарные крылья рассекали полуденное небо, отбрасывали длинные тени на пологие холмы и спокойные воды Фьорда. Жаркое огненное сердце горело под золотой чешуей. Люд повскакивал с мест. Где-то визжали бабы, хныкали дети, сочно ругались мужики. Звенели оружием, занимая позиции вэринги. Ржали потревоженные лошади, блеяли недоумевающие овцы. Призывал к порядку ярл Тур. А Возгар смотрел: как распрямляются поджатые к телу длинные когти, как скалиться клыкастая пасть, и как карие с золотыми искрами глаза безошибочно находят его в толпе.
Пальцы сами собой выбрали в колчане среди стрел одну единственную заговоренную. Верный лук привычно лег в ладони и натянулась прочная тетива.
Кто-то рядом выкрикнул:
—Смотрите, это Возгар, потомок убийцы ящуров Светозара!
Горькая улыбка искривила губы лучника. Если б только люд узнал правду! Но миру не была нужна правда, как не были Вельрике нужны драконы.
Кругом роптали, удивляясь отчего медлит тот, чьи стрелы всегда находят цель. А он все смотрел на прекрасную в своей первозданной форме драконицу, наследницу сотворивших землю ящеров, единственную, оставшуюся на всем белом свете. Смотрел с любовной горькой тоской на свою жену — янтарную ящерку почти прозрачную на просвет, многократно повторенную и в линиях гор, и в бережных изгибах, горячую как обжигающая в зной колодезная вода и жар натопленной избы для выстуженных морозом костей, часть этого мира — исконную, древнюю, настоящую, волшебную.
Глядел и не мог налюбоваться легкостью движений и гармонией всех стихий — летящего по воздуху огня над бескрайними водами, омывающими землю.
Возгар улыбался, чувствуя текущие по щекам слезы, и медлил. Медлил. Медлил… Позволял Яре насладиться полетом, возможно последним в ее жизни.
—Ну!— гаркнул кто-то, над ухом и просвистел камень из чьей-то пращи. Разумеется — мимо, больше переполошив люд, чем принеся толк. Но лучник понял — время кончилось. А суженая его, кружившая высоко в небе, на миг прикрыла глаза и будто кивнула головой. Пора!
Воин прищурился, оттянул до предела тетиву, и тонкая стрела без каленого наконечника (лишь древко с соколиным оперением) устремилась, рассекая воздух и пронзая ветер, прямо в цель. Замер люд на холме, стихла ярмарка, не дышал Возгар. Только хлопнули кожистые крылья, и раздался крик — не драконий — бабий. Надрывный, страшный, предсмертный. Стрела пронзила янтарную чешую чуть ниже сердца, закружилась подбитая в полете ящерка, закрутилась в небе огненным волчком. И хлынуло алое пламя из раскрытой пасти, и разлилась из раны алая кровь.
Рухнул лучник на колени, не в силах поверить глазам своим. Неужто все взаправду — и стрела его меткая и эта смерть?! Не мигая ловили черные глаза каждый миг, видели, как коснувшись воды жаркие капли крови застывают, оборачиваясь янтарем, как скалятся, сведенные судорогой клыки, замирают опавшие, обессиленные крылья, точно саваном обнимая чешуйчатое тело, и гаснут янтарные искры в глазах, глядящих на него безотрывно, любовно — прощаясь навек.
—Яра…— беззвучно шептали соленые от слез губы, пока падала подбитая ящерка в воды Фьорда.
—Прости…— ногти скребли, впивались в сырую землю, а люд уже бесновался, кричал радостно, окружал героя.
Возгара подхватили на руки, принялись качать, подбрасывать, чествовать. Всяк норовил прикоснуться к убийце драконов, дотянуться до чужого подвига, разделить славный миг. Лучник взлетал без крыльев над людским морем и видел, как по темной глади Фьорда расходятся круги и уходит на дно его любовь.
* * *
«Кем стать мне для тебя — погибелью или добычей?» — эти слова Яры звучали в голове Возгара пока, не щадя коня и себя не жалея, гнал он Усиня к условленному месту. Ветер трепал хвост черных волос, хлестал по лицу, затруднял дыхание, выбивал слезы. А перед глазами раз за разом представала она — в драконьем обличье подбитой птицей крутящаяся на Фьордом, падающая в темную воду, обрывая последний полет.
Неужто своими руками убил единственную, выпустил отнявшую жизнь стрелу?
Бабийхолм праздновал, а Возгару было невмоготу от счастливых лиц. Одно лишь имело смысл, и одна лишь надежда на чудо держала его в седле. Там, где неприметная тропка растворялась в мягком песке, и лесные травы уступали редким прибрежным, спрыгнул воин с коня, спотыкаясь и чуть не падая, кинулся к укромной заводи, скрытой от посторонних глаз высокими камнями и зарослями рогоза. Пусто! Ни следа рыжей хапуньи!
—Яра!— крикнул отчаянно, распугивая чаек.
—Яра…— повторил едва слышно, смешивая горький шепот с плеском волн.
—Яра!!!— горем яростным глотку сорвал, задирая лицо к бездонному равнодушному небу.
—Чего блажишь, как резаный? Забыл, что ль, «зови-не зови, как решу — сама прихожу»,— насмешливый хриплый голос у самого уха и нежность теплых рук, легших на плечи…
* * *
Двое шли по песчаному берегу. Парнишка, в чьих волосах точно пламя заплутало, до того нестерпимо яркими, огненными был их цвет, и мужчина, темноволосый, черноглазый, словно сажей, иль углем от костра помеченный. Мальчуган то и дело наклонялся, чтобы выхватить из полосы прибоя яркие осколки солнечного янтаря.
—Тять, это ж горюч-камень, верно?— показал он отцу россыпь блестящих на солнце находок.
—Верно, Горисвет. Оттого называют его горючим, что в миг лихой, когда опасность неминуема, в руках праведных способен он огнем полыхнуть и врага изничтожить.
Ребенок просиял:
—Выходит, я Власа теперь победить смогу!
—А он что, враг твой?— удивился мужчина.
—А то! Сперва подговорил меня за яблоками слазать, а как Видана нас на плетне поймала, так все на меня свалил, а опосля еще и сдрыснул. Кто ж он после этого, как думаешь?
