Медленно, тихо, бережно положил лучник на тетиву стрелу заговоренную. Осторожно крадучись двинулся вперед. Черные глаза не отрывались от блестящего входа. Жаром горел на шее оберег. Кипела, бурлила кровь в тренированном теле, подогретая азартом охоты. Шаг — и вот уже видна чешуя, золотым янтарем отливающая на свету. Взгляд — и шипастый хвост расчертил черный песок у входа. Вскинутый лук — и когтистая лапа высунулась на свет, а следом выпластались и кожистые крылья.
Янтарный дракон покинул грот, выползая на берег Фьорда и расправляясь к полету. Возгар встал в полный рост, чувствуя, как заходится бешено сердце, стуча в висках, ощущая кожей зной от чешуйчатой погани, готовый к выстрелу, натянул тетиву… И встретился взглядом с глазами ящера, где золотые искры плясали в янтарном пламени.
—Что медлишь, богатырь? Иль думаешь в полете меня легче достать?— знакомый хриплый голос прозвучал усмешкой.
Крылья опали, тускнея, обнимая плечи плащом, чешуя обернулась броней, хвост перекинулся в руку коротким мечом. Тело сжималось, из драконьего становясь человечьим, девичьим. Под янтарной шкурой билось сердце, точно кто лучину за тонким покровом спрятал, а под ним во чреве подобно горнилу горело второе, поменьше.
—Кем мне стать для тебя, добычей или погибелью? Выбирай, охотник Возгар!— волосы цвета меди взметнулись облаком, алые губы скривились зло.
—Яра?!— лучник крепче натянул тетиву, принимая вызов.
10.Огонь в янтаре
Яра взмахнула огненным мечом. Заговоренная стрела взмыла в небесную высь.
—Думал, без боя сдамся?— рыжая шагнула вперед.
—Схватки я ждал, а вот на задушевный разговор с ящуром не надеялся,— ухмыльнулся лучник.
Раскаленная сталь опалила песок, расплавляя до черного камня. Выпущенная стрела ушла в темные воды Фьорда.
—Меткий Возгар промахнулся?— Яра выгнула бровь.
—Грозная драконица летать разучилась?— вопросом ответил наемник.
—Ишь, речистый какой!— плащ сам собой поднялся над девичьими плечами, раскрываясь янтарными крыльями.
Лучник присвистнул: вот уж точно, одежда, что вторая кожа!
—Стрелять будешь, иль любоваться?— янтарным золотом чешуя рассыпалась по рукам.
—Бабой ты всяк красивее, чем чудищем крылатым. Знал бы раньше, что все обман…— побелели костяшки пальцев, сжимающие верный лук. Взмахнули кожистые крылья, поднимая черную песчаную взвесь.
—В обмане людям нет равных, куда уж ящерам до них,— огнем полыхнули девичьи глаза, да таким, что мужчину в жар бросило.
—Не ты ль со мной миловалась, планы выпытывая, да про заказ Крезов расспрашивая?— острие заговоренной стрелы блеснуло в лучах заката.
—Не я ль последней в роду осталась, вынужденная жить татью преступной, сама зла никому не делая? Иль в том уж повинна, что с хвостом и крыльями из яйца вылупилась?— блики огня скользнули по острию меча, поднятого в защиту.
—Последняя?!— Возгар выплюнул с горечью, будто редькой язык опалило.— А в утробе твоей чей приплод? Иль скажешь, и в том нет вины, что с одним легла, покуда другому дите вынашиваешь?!
—Так вот, что тебя гложет…— Яра вмиг потускнела, точно пламя кто мягким войлоком накрыл. Опустился сжатый в чешуйчатых руках меч, опали, становясь вновь плащом, кожистые крылья.— Не поверишь ты в то, что я расскажу, сын Гордара.
—Куда уж мне! А в ком бы вера осталась, если б его без причины одного бросили, как ты меня на ладье? Неужто совесть замучила или стыд с глаз долой увел?— мелко подрагивал лук в руках лучника, плясал на острие наконечника золотой огонек заката.
—Будто мир только и делает, что вкруг тебя хороводы водит!— взорвалась возмущеньем ящерка, но облику человечьему не изменила, лишь взметнулись медные волосы, рассыпая искры на морском ветру.— Все б другим пенять, а дальше собственного носа не видишь! Это ж надо таким слепцом быть, чтоб в самом себе вторую душу не разглядеть, драконью суть не учуять? От тебя гарью пожара потаенного за версту разит!
Обжег кожу бабкин оберег. Стиснул зубы Возгар, снося оскорбление, да сильнее натянул тетиву. Горели, не мигая, уставясь на него янтарные глаза, прожигали насквозь, само сердце обращая в угли. В том огне сгорал Крезов наказ и надежда на землю и злато, плавились, растворяясь, мечты о подвиге, славы предков достойном. Оставалась лишь рыжая хапунья, драконья девка, резкая, жаркая и речами, и делом. Сильно, дюже сильно хотелось наемнику наказать бесстыжую за обидные слова, но еще сильней была нужда заткнуть дерзкий алый рот поцелуем. Расправляло внутри крылья чувство неведомое, до того могучее и великое, что не вместить в теле, не удержать внутри.
Раскалились ладони, держащие лук, вспыхнула заговоренная стрела ярким пламенем — удивленно выронил ее Возгар на черный песок и услышал тихий смех — Яра улыбнулась:
—Закипела в тебе кровь предков и наружу рвется, скоро, глядишь, и лучину щелчком пальцев поджигать начнешь. На ярмарках от таких фокусов отбоя не будет.
Воин отбросил лук и прищурился. Сквозь янтарную чешую полыхали два сердца, отбивая общий на двоих ритм.
—Кто отец его?— спросил вновь, понимая, что лишь одно в целом свете для него сейчас имеет смысл. Яра шагнула навстречу:
—Ты.
Мир рухнул на плечи Возгара, Фьорд вышел из берегов, солнце описало круг по небу, и зарница перечеркнула ночь. Тяжестью налилось сердце, чтобы взвиться под горло и перехватить дыхание, а потом в один миг разлететься осколками, наполняя кровь яростью первозданной жизни, искрящимся счастьем, все еще не верящим до конца:
—Как?!
—Для первого раза жаловаться грех. Но второй такой я бы точно не захотела. Как вспомню, так смех берет, а уж зим двадцать с тех пор миновало.
—Брешешь…— без уверенности выдохнул воин, чувствуя слабость такую, что хоть сейчас в песок коленями вались, и вместе с тем силу, требующую взять с рыжей ответ, чтоб опосля стиснуть ее в объятиях и боле никуда от себя не пускать.
—Ящеры в мир нарождаются лишь, когда нужда в них есть. А коль никто того не ждет, мольбы не возносит и желаний подспудных не таит, драконы пасти не сунут, крылом не махнут и хвоста не покажут. Кому охота незваным на пороге стоять, да при том во всех бедах виновным быть? Вот и дитя потому не спешит, что ни мамке, ни батьке, никому до него тяги нет.
—И сколько так ты можешь?— Возгар не скрывал удивления.
—Да покуда стрела твоя меня не пронзит, иль другой охотник, порешительнее, голову с плеч не снимет,— невесело усмехнулась Яра.
—Не позволю!— рявкнул воин, чуя, что заполонил его внутренний огонь, и нет больше мочи ему противостоять.— Покуда жив я, живота не жалея и себя не помня, защищать вас, буду!
И не сдерживаясь боле, откинул лук, погасил стрелу во влажном песке и распахнул объятия. Яра кивнула кратко, соглашаясь на горе и радости, и шагнула в протянутые к ней руки. Под янтарной кожей бились два огненных сердца, и вторило им третье в могучей богатырской груди.
